Не надеясь, что Лидия Корнеевна создаст настоящую — здоровую и злую — конкуренцию за наследство, Ахматова под конец жизни определила круг других игроков. Родной сын стал совсем не так однозначен, как могло бы быть. Подходящий вариант — завещать все какому-нибудь литературному музею — нарушал весь смысл борьбы. Нужны были азартные люди.
Льва Николаевича оттирали.
Последние годы перед смертью Ахматовой они (Лев Николаевич и Анна Андреевна)
не виделись. Пунины, которые тряслись за свое благополучие, систематически старались посеять между ними рознь.Она не могла этого не видеть.
В последние годы двое-трое из близких к ней людей очень осторожно, не впрямую, заводили с ней разговор о завещании. Дело заключалось в том, что, когда ее сын Л. Н. Гумилев был в лагере, Ахматова составила завещание в пользу Пуниной. Она спросила меня, что я об этом думаю. Я ответил, что, по-моему, она не должна оставлять в каком бы то ни было виде завещания, направленного против сына. Она тотчас взорвалась, закричала о лжедрузьях, о нищей старухе. Через несколько дней опять заговорила на эту тему: сцена повторилась. И еще раз. 29 апреля 1965 года в конце дня она вдруг сказала: «Давайте вызовем такси, поедем в нотариальную контору». Ахматова сказала: «Я разрушаю прежнее свое завещание». А когда вышли на улицу, она с тоской произнесла: «О каком наследстве можно говорить? Взять под мышку рисунок Моди и уйти». Замечу в скобках, что после смерти те, кто не имели на архив Ахматовой никакого права, но в чьих руках он оказался, устроили позорную борьбу за него, состоялось позорное судебное разбирательство.
А она бы хотела, чтобы борьба была не позорной, а открытой. При ней, на ее глазах — за ее благосклонность.
Цену своего наследства она, конечно, прекрасно представляла себе.
В каталоге ее коллекции, где золотом называются рукописи Гумилева, до поры отсутствует имя Модильяни. Скорее всего, его и не было (кроме единственного рисунка — сбереженного и скорее всего единственного существовавшего). Модильяни как единица хранения, утраченная по небрежности («Солдаты делали из него козьи ножки», «В упоминании о пропавших рисунках Модильяни присутствовала необычная даже для Ахматовой уклончивость») — появился значительно позже, когда концов искать уже было невозможно, а обладание рисунком Модильяни равнялось по престижу, например, загранкомандировке — но это уже о ее козырях в игре с молодыми мужчинами — «мальчиками» из Ленинграда, не о деньгах.
С. — Архив должен быть всегда в одном месте. Я, например, архив отца спасла из блокадного Ленинграда и в свое время передала его в Пушкинский Дом. Все целиком. Нельзя дробить вещи — это очень неправильно.
Д. — Да… но, с другой стороны, эти нищенства ее — они очень… очень…
С. — Ну я, например, передала архив бесплатно. Потому что, мне кажется, так гораздо приличнее…
Д. — Это конечно…
С. — И благороднее. Так сделала моя мать, так хотела и я. И это правильно.
О Леве.