Она превратно поняла свою роль наследницы великой литературы — или просто не могла ничего поделать. Понимать все — это действительно был ее дар, творить свое — нет. Она просто копировала. Стилизовала эту великую литературу. И Кузмин, и Булгаков уже не были современниками, тянущими одеяло на себя, — и она подражала им.
Вот что она написала после прослушивания «Мастера и Маргариты». Не имеет значения — через день или через десять лет.
Уже (что значит уже? роман был уже опубликован)
в январе 1962 года в отрывках «Балетного либретто», писавшегося по мотивам «Поэмы без героя», Ахматова создает объемную сцену маскарада, символическую и насыщенную конкретными реалиями эпохи, здесь и маскарад, чем-то напоминающий бал у Воланда в «Мастере и Маргарите» (к сожалению, даже слишком напоминающий): «…на этом маскараде были «все». Отказа никто не прислал…» А вот и реалии — присланные или не присланные отказы. Билетики, бальные книжки, мазурки… И не написавший еще ни одного любовного стихотворения, но уже знаменитый Осип Мандельштам («Пепел на левом плече»), и приехавшая из Москвы на свой «Нездешний вечер» и все на свете перепутавшая Марина Цветаева… Тень Врубеля — от него все демоны XX века, первый он сам… Таинственный, деревенский Клюев и заставивший звучать по-своему весь XX век великий Стравинский, и демонический Доктор Даппертутто, и погруженный уже пять лет в безнадежную скуку Блок (трагический тенор эпохи), и пришедший, как в «Собаку» Велемир I. И Фауст — Вячеслав Иванов, и прибежавший своей танцующей походкой и с рукописью под мышкой Андрей Белый, и сказочная Тамара Карсавина. И я не поручусь, что там в углу не поблескивают очки В. В. Розанова и не клубится борода Распутина, в глубине залы, сцены, ада (не знаю чего) временами гремит не то горное эхо, не то голос Шаляпина. Там же иногда пролетает не то царскосельский лебедь, не то Анна Павлова, а уж добриковский Маяковский наверное курит у камина… но в глубине «мертвых зеркал», которые оживают и начинают светиться каким-то подозрительно мутным блеском, и в их глубине одноногий старик-шарманщик (так наряжена Судьба) показывает всем собравшимся их будущее — их конец. Последний танец Нижинского, уход Мейерхольда. Нет только того, кто непременно должен быть, и не только быть, но и стоять на площадке и встречать гостей…Разве это не напоминает «грандиозное полотно» Ильи Глазунова «Двадцатый век» более чем Михаила Булгакова? Какая скука и какая всамделишная вторая свежесть!..
В Ташкенте она читала полученную от вдовы рукопись «Мастера и Маргариты». Таких совпадений не бывает, правда?
Ее поэма — это мозаика из чужих мотивов, и вся заимствована. Конечно, она вышла из «Форели» Кузмина, и Ахматова надергала образов и концепций у Блока.
Ирина Грэм — Михаилу Кралину.
Ирина Грэм не читала «Мастера и Маргариту», а Ахматова читала.
А что она хотела бы назвать ахматовской строфой? Строфу «Поэмы без героя»? Нам не привыкать — улицы переименовывают, взятую у Кузмина строфу можно называть и ахматовской. Правда, называет она одна.
16 июня.
Были Гумилев с Гумильвицей, они на днях вернулись из Парижа. Она пишет стихи немного под Гумилева, а старается написать под Кузмина. Но в общем она сносно-симпатичная, только очень тощая и болезненная, но недурная, высокая, брюнетка. Она вообще очень волновалась.
Письмо М. М. Замятниной — В. К. Шварсалон.