«И у вас есть это чувство разночинности». Она страшно огорчилась — ей ни за что не хотелось признать себя разночинцем. Ее тянуло в круг повыше. Ее отношения с дочерью Пунина обусловлены именно этой потребностью — смягчить прошлое, облечь его в умилительную рамку: падчерица, к которой относятся как к дочери. Из этого ничего не вышло, кроме абсолютного безобразия, и оно вылезало из всех щелей еще при жизни Ахматовой.
В эвакуации в Ташкенте.
Однажды по этой лестнице поднимался Алексей Толстой, который решил проведать Анну Андреевну Ахматову. За Толстым шли два сопровождающих товарища, загруженные продуктами, верней — корзинами, открывающимися под напором необъятного запаса.
Анна Андреевна подошла к нему, и при этом во всем: в ее движениях, в улыбке было высказано столько тепла, но… как она с ним поздоровалась, вызвало улыбку у всех присутствующих. «Здравствуйте, граф!» Он поцеловал ей руку, и они пошли в комнату.
У Ахматовой негативизм был не только прирожденным свойством, но и позицией, которую она тщательно разрабатывала, да еще ряд моделей, приготовленных еще Недоброво по образу собственной жены, «настоящей дамы», для сознательного выравнивания интонаций, поступков, манер.
На воре шапка горит — Ахматова мгновенно вычисляла, если кто-то тоже брался за создание собственного имиджа.
Сказала, что это вовсе не «врожденное» хамство. Она отлично помнит, как С. Есенин был у них в Царском Селе, сидел на кончике стула, робко читал стихи и говорил «мерси-ти».
Она на самом деле думала, что Есенин робел перед господином офицером и барынькой? Если он и рядился, то в поддевку и «мерсити», но Ахматовой важнее здесь то, чтобы не разоблачили ряженую — барыню.
Анна Андреевна вспомнила такой диалог между ними. Цветаева сказала: «Я многих спрашивала: какая вы?» Ахматова, поддавшись на эту удочку, заинтересованно: «И что ж вам отвечали?» — «Отвечали: «Просто дама!»
Маловероятно, чтобы какие-то «многие» могли все-таки сказать про Ахматову: «Просто дама». Но ей так хотелось быть дамой, даже быть «просто дамой», профессоршей Гаршиной, что подозрения крепнут — она не только подкладывала мысли, но и вкладывала слова.
А вообще-то это просто вранье.
Когда она сталкивается с настоящими господами — только еще с их первой линией обороны от холопов — швейцарами, официантами, портье — она тут же трусливо отступает, забыв свое космическое величие.
В Италии Вигорелли отправляет ее с Ириной Пуниной из Таормины в Катанью без провожатого. Не Бог весть какой версальский округ — но все-таки неприлично старую даму, иностранку, не умеющую, кстати, изъясниться по-итальянски — отправить в путешествие одну. Она, конечно, терпит все: это в России она требует себе провожатых даже во время войны, в санаторий одна не едет — «одна я не в силах», здесь она за свою Музу может топать ногами на секретарш, а за границей она готова автостопом ездить.
Я получила ключ от номера, и мы поехали на восьмой этаж. Это была маленькая комната с одной кроватью посредине. Я сказала, что не потерплю такого издевательства, спущусь вниз выяснить недоразумение. А кума перешла на крик: «Не смей! Откуда ты знаешь, может быть, у них принято спать на одной кровати!!!»