А ведь, перефразируя прозу Ахматовой, «уже вовсю процветали телефоны» — как фиакры в Париже.
Гуляя по Фонтанке, [Ахматова] Олень всенародно вынула из волос гребенку и причесывалась.
Не ковырялась ли в зубах?
«Аничка всем хороша. Только вот этот жест». АА ударила рукой по колену, а затем, изогнув кисть, молниеносно подняла руку ладонью вверх и сунула мне ее почти под нос. Жест приморской девчонки под покровом дамы, иногда естественно любезной, а чаще немного смешноватой.
Добрый, добрый Корней Иванович пишет после ее смерти свои воспоминания о ней именно так, как она хотела этого:
Порою, особенно в гостях, среди чужих, она держала себя с нарочитой чопорностью, как светская дама высокого тона, и тогда и ней чувствовался тот изысканный лоск, по которому мы, коренные петербургские жители, безошибочно узнавали людей, воспитанных Царским Селом. Приметы этой редкостной породы: слегка холодноватая учтивость в обращении с посторонними людьми, полное отсутствие запальчивых, резких, необузданных жестов…
Она, бедняжка, не знала, что чувствовалась НАРОЧИТАЯ чопорность, она была уверена, что это только светский лоск. Как она воспитывалась в Царском Селе — известно.
Анна Андреевна, правда, беспрестанно на кого-то кричала. На профессора Гаршина, например, когда тот отказался жениться.
Владимир Георгиевич бывал у нас сначала, он приносил ей в судках обед. Они подолгу разговаривали в ее комнате. И вот однажды я услыхала громкий крик Анны Андреевны. Разговор оборвался. Гаршин быстро вышел из ее комнаты, стремительно пересек столовую и поспешно ушел. Больше они не встречались.
Надежда Яковлевна рассказывала мне, как Анна Андреевна топала ногами и кричала: «Какой-то Наташе написать такие стихи!»
В трамвае не протолкнуться. Впереди стоит АА, за ней я, за мной Л. Н. Замятина. В руках у меня горшок с цветами. Слева от меня встает дама, освобождается место. Я предлагаю: «Анна Андреевна, садитесь!» И вдруг, совершенно неожиданно неизвестно на что рассердившись, АА нервно выкрикивает: «Садитесь вы!.. Павел Николаевич!.. Потому что Вы с цветами… Это очень глупо!» — уже совсем громко, увидев, что я не сажусь. Я и Л.Н. немного смутились. АА быстро продвинулась вперед и стала у выхода — далеко от нас. Л.Н.: «Ну тогда я сяду». Ни ей, ни мне не была понятна причина такого неожиданного отпора… Доехав до своей остановки и выйдя из трамвая, мы продолжали разговор самым обычным порядком… Это второй случай за все наше знакомство, когда АА восстала на меня.
Федин стал вспоминать, как Ахматова удивляла всех своей гибкостью: перед собравшейся в кафе литературной компанией показывала свое акробатическое мастерство, сгибаясь кольцом, так что пальцы ее ног касались головы.
В половине шестого звонок. Звонит Таня Григорьева. Вешает трубку. Через несколько секунд опять звонок. «Так вы говорите, что «2x2 = 5» у вас есть?» Я спрашиваю: «Таня?» — «Нет, это не Таня, а Ахматова», — веселым голосом говорит АА… Ее присоединили случайно, и она слышала весь разговор.
А должна была — только часть. После чего или повесить трубку, или объявить о своем невольном участии в разговоре.
Вчера забыл у нее свою дневник-тетрадь, и АА сказала мне сегодня, возвращая ее, что она «не осталась без занятия ночью».
Прекрасная привычка — читать чужие дневники.
1962.
Мне позвонил мой приятель, переводчик Наум Гребнев, и пригласил проехаться с Анной Ахматовой погулять! Он иногда возит ее подышать воздухом в Переделкино. Мы заехали за ней куда-то за Сокол. Наум погудел, и Ахматова вышла.