Когда появился «волшебный хор», она превратилась в полностью безвольное существо, трусила.
Она прощала Бродскому, и никому больше, житейскую необязательность, как например, когда он должен был встретить на вокзале приезжавшую из Риги пожилую ее невестку Ханну Вульфовну Горенко с вещами и то ли забыл, то ли проспал. Когда часа через два мы все съехались наконец к Ахматовой, кипел и пыхтел я один, а ни та, ни другая, ни, главное, он виду не подавали, что что-то произошло, о чем стоит говорить, ни Ханну жалеть, ни Иосифу пенять. «Бывает» — как мне сказала потом, улыбнувшись, Ахматова.
Чуковская доработалась в помощь Ахматовой до кровоизлияния в сетчатку, но попросить передышки не смеет — ученая.
Лифт не работал. Фина волокла четыре папки, а я две. С точки зрения медицинской науки мне уже полагался в то время постельный режим. Но, к счастью, еще ни я, ни наука не знали о кровоизлиянии в сетчатку. Глаз не болел; одышка и стук в висках. Дотащилась я до верху кое-как. Не желая навязывать Анне Андреевне свое знакомство, Фина, сгрузив папки у двери, кинулась по лестнице вниз.
В 60-е годы у нее разве не было «знакомых мужчин перевозить тиражи»??? Разве ей некому было из молодых людей приказать помочь? Она не хотела растрачивать кредит своей великосветскости, который «волшебный хор» оценивал только в усилия на то, чтобы броситься подвигать ей стул — не больше.
РЮМКА ВОДКИ
Вроде и ни к чему об этом писать: о том, как женщина попивает, даже если это и не к лицу ей — не по-французски пьет, не по-царскосельски, но все-таки попробуем.
Когда я получил неожиданный гонорар и хотел пригласить в ресторан всю ордынскую компанию, она посоветовала вместо этого купить ведро пива и ведро раков. Я так и сделал, купив пива в Кадашевских банях, и, дочерпывая со дна остатки пива после еще одной или более ходок в те же бани, Ахматова с таким же красным и отяжелевшим, как у остальных, лицом, произнесла: «Дай Бог на Пасху, как говорил солдат нашей няни».
Водку пьет, как гусар.
С. К. Островская.
О ее пьянстве во время войны в сытом для нее Ташкенте здесь я писать не буду, это совсем о другом.
Я затеял с ней какой-то спор, что все-таки стихи хорошие, и нельзя так, Анна Андреевна, — по личной симпатии… И она вдруг: «А что вы в свертке-то принесли?» Я: «Да вино там». — «Да я вижу, а какое?» Я говорю: «Анна Андреевна, а не все ли Вам равно? Ну, придут гости, поставим вино. Разное там вино: есть для дам, есть для нас с Вами». Она: «Ну давайте все-таки посмотрим!» В общем, мы с ней бутылку выпили до всяких именин.
«Александр Трифонович всю жизнь полагал, будто я этакая чопорная, чинная строрежимная дама».
Скажем прямо — фрейлина. Он, правда, попроще смотрел на это дело.
«Я все же с некоторой опаской — женщина немолодая, может быть, сердечница — спрашиваю ее: а не отметить ли нам некоторым образом ее награждение? «Ну конечно же, конечно!» — обрадовалась она. «Тогда, может быть, я закажу по этому поводу бутылку какого-нибудь итальянского?» И вдруг слышу от нес: «Ах, Александр Трифонович, а может быть, водочки?»
Ну не в России же умиляться, что женщина пьет — крепкую.
— Пойдем лучше водку пить и уху есть, — сказал он <…>.
Она кокетливо затопала ногами:
— Да, да, водки, водки! Чертов холод!