Анти-Ахматова

У мужчин ее жизни часто есть не они сами, а какое-то амплуа: или Иностранец (или не совсем иностранец, как определил Берлина и Чапского Бродский. Для космополитичной женщины, для «человека мира» оба героя были совсем не иностранцами, но ей так хотелось), или Главный Поэт (Н. Гумилев), или Профессор — Гаршин, или Гениальный Ученый — Шилейко. Конечно, хорошо, что они были незаурядными людьми, да и почему должно быть иначе с нерядовой женщиной Ахматовой — но она слишком откровенно вешала им ярлыки и не позволяла снимать ни другим, ни самим заклейменным.

Интересно — почему-то сейчас пришло в голову, что у всех почти были не то чтобы неблагозвучные или серые фамилии, а какие-то — ну, звучащие как насмешка над ее претензиями. Шилейко — о Шилейке, с Шилейками, П-пу-пунин, Берлин — что еще за Берлин? с Берлином или с Берлиным? Чапский — это пародия, это граф из оперетты. Гаршин один — так она и хотела его фамилию взять. Не пришлось.

Это я ей за «Ахматову» — «бабушка моя, княжна Ахматова…»

Чапский числился впоследствии, естественно, среди «полновесных» романов.

В переделкинском Доме Творчества отдыхал в это время (только что из Парижа) Константин Георгиевич Паустовский <…>. Он мельком сказал мне, что привез мне подарок от Йозефа Чапского. Брошку. Я удивилась и не поверила. Подумала я, через меня Чапский хочет передать подарок Анне Андреевне. Ведь это ему она посвятила стихотворение «В ту ночь мы сошли друг от друга с ума», я же в Ташкенте виделась с ним всего дважды <…>.

Анна Андреевна с сердцем: «А вы думаете, я — больше?». <…> «Это, конечно, вам», — повторяла я. «Если там есть свирель, мне. Если нет — вам», — заявила Анна Андреевна. Но я ничего не знала насчет свирели — я еще не видела брошку. <…> Она позвала Юлю. Попросила найти в чемоданчике какую-то старую тетрадь. Отыскала черновик и прочла прежний конец стихов к Чапскому:

Будь добрым к моей запоздалой мольбе:
Пришли наяву ли, во сне ли
Мне голос азийской свирели.

A-а, вот почему она ждет в подарок свирель! <…> Но я удивилась: откуда же Чапскому знать этот вариант, если окончательный текст бессвирелен? И вообще — разве она читала ему эти стихи? <…>.

Подала ей коробочку с брошью. Она долго ее рассматривала, серебро и бирюза, потом восклицала о дарителе и о подарке: «Первоклассный человек, и какой вкус!» Потом, «отвернувшись вполоборота», величественно протянула мне брошь на ладони и с высокомерием произнесла: «Свирели нет. Это вам. Наденьте сейчас же». — «Ну пусть это будет мой подарок вам!» — взмолилась я. — «Что вы! У меня их слишком много!»

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1963–1966. Стр. 23–26

Мифотворчество. А Чапский, с его польской и европейской культурой подарков, так ничего не подарил Ахматовой — возможно, малоприглядные ташкентские воспоминания, а может, опасался попасть в смешное положение Берлина.

Чуковская же, очевидно, запомнилась ему как симпатичная приличная женщина. Довольно демонстративный с его стороны жест.

Со стихотворением — обычная игра. Вместо азийской свирели было по-разному: например:

И если вернется к тебе эта ночь,
Ее не гони, как проклятую, прочь,
И знай, что приснилась кому-то
Священная эта минута.