Анти-Ахматова

Воспоминания Сергея Маковского о Гумилеве. Она уверяет — по количеству и качеству вранья это нечто чудовищное. <…> «Пишите». Прочитала тихим, серьезным, спокойным голосом подробное, обстоятельное опровержение статей Маковского и Струве. С цитатами, датами, доказательствами, ссылками, разъяснениями — ну вот, например, разъяснено, что «лунная дева» в стихах Гумилева — это она. Потом отложила листки и принялась устно излагать сущность дела. Она уже излагала то же самое Нике, Корнею Ивановичу, Коме. Анна Андреевна продиктовала свой протест многим.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1903–1966. Стр. 46, 104, 105

Но сама записать так и не взялась.

Переписка с Жоржем Нива.

Ахматова пообещала ему написать об этих ошибках отдельное письмо, а Нива предложил опубликовать эти замечания, однако она так и не собралась этого сделать.

Аманда ХЕЙТ. Анна Ахматова. Стр. 190

Не будет преувеличением сказать, что Анна Андреевна задыхалась под грузом огромного свода своих ненаписанных сочинений, даже не всегда записанных — стихов, поэмы, незавершенной пьесы, прозы и исследовательских статей.

Эмма ГЕРШТЕЙН. Мемуары. Стр. 466

Может, и хорошо, что задыхалась — из того, что написано, мало что можно читать без отвращения.

ПРОЗА

Поэт не может не писать прозу. Пастернак написал прекрасную прозу в молодости и — скажем условно — плохой роман в старости. Хотя и здесь — в объемном и по-пастернаковски страстно трудоемком романе — каждая его прозаическая строчка равновелика его великой поэзии. Ахматова писала только обрывки очень плохой прозы. Ахматова писала: «А за спиной еще пылал Париж…» Это строчка, достойная Лидии Чарской, которая — даже она — «научилась говорить» задолго до учительства Ахматовой, и такая строчка не может родиться у великого поэта. Может — у среднего. У обыкновенного — какой и была Анна Андреевна.

<…> я полагаю, что лучшая русская проза двадцатого века была создана исключительно поэтами. Мандельштамом и Цветаевой.

Иосиф БРОДСКИЙ. Большая книга интервью. Стр. 19

Категория респектабельности имеет значение для Ахматовой не только тогда, когда она подбирает, из каких высоких сфер черпать украшения, но даже для выбора формы литературного произведения. В конце жизни она постоянно муссировала свое намерение писать прозу. Проза — это было модно.

Волков: Когда Ахматова говорила о своей будущей мемуарной книге, то называла ее двоюродной сестрой «Охранной грамоты» Пастернака и «Шума времени» Мандельштама. То есть она в какой-то степени ориентировалась на эти две книги, к тому времени уже классические — если не по официальной шкале, то среди интеллигенции. <…>

Бродский: <…> Ее проза ни в коей мере не могла быть подобной ни мандельштамовской, ни пастернаковской. Она осознавала преимущество их прозы, и, видимо, до известной степени ее гипнотизировала эта перспектива — что ТАК она не напишет.

И вот эта боязнь ее до известной степени останавливала. Тормозила ее работу.

Соломон ВОЛКОВ. Диалоги с Иосифом Бродским Стр. 270

Это что-то новое. Писатель, который не пишет, потому что боится, что не напишет так, как другой. Не пишет, потому что не напишет, как Пушкин. А как Лермонтов? Может, как Тютчев удастся? Анна Ахматова считала, что за давностью лет люди подзабыли и будут считать, что она пишет, как Данте. С Мандельштамом и Пастернаком она не даст повода себя сравнить, а с Мариной Цветаевой — и сравнивать нечего.