В этой связи особенно важно подчеркнуть, что тезис Поппера (а это один из ключевых абзацев его заключения) — марксизм погиб от марксизма — является, с одной стороны, продолжением попперовской трактовки истории XX в.; с другой стороны, крайне обрывочным и фрагментарным отображением гораздо более серьезной действительной проблемы.
Вот эту связь Попперу следовало бы проанализировать, и здесь есть много больных мест, по которым нас можно и должно бить. Но, как ни странно, именно здесь Поппер ограничивается рассуждениями: марксизм — это искусственное построение, которое противоречит фактам истории, что это совершенно ложная и весьма претенциозная теория и т. д., т. е. ограничивается, по сути дела, скорее системой эпитетов, нежели каких-то серьезных аргументов.
И если у него и появляются какие-то более серьезные попытки показать противоречия марксизма, то они фактически повторяют то, что Поппер писал ранее (в частности, по закону концентрации капитала). Любопытно, что в своем послесловии Поппер отмечает удивительно мощную притягательную силу марксизма, в том числе для выдающихся людей. Он приводит примеры ученых и общественных деятелей, которые, несмотря на негативное влияние сталинизма, оставались последовательными марксистами. При этом Поппер даже всерьез не задается вопросом, почему так происходит; скорее, он просто высказывает недоумение, считая это, наверное, ошибками великих людей. Но для критически, самостоятельно мыслящей, не подчиненной до конца миру отчуждения
Весьма любопытным является и факт из его собственной жизни, который приводит автор (я о нем уже кратко упоминал). Он говорит, что в июне 1919 г. по призыву коммунистов прошла демонстрация, где полицейские убили несколько молодых людей. Он вспоминает, что их было восемь. При этом знаменательна реакция Поппера. Он не ужасается действиями полицейских, он ужасается тому, что сам он, будучи наивным молодым человеком, призывал своих товарищей пойти на эту демонстрацию. Я думаю, что в этом весь Карл Поппер: в этой смеси наивного и граничащего с благоглупостью гуманизма, с одной стороны, и идеологически заданного нежелания видеть активно-негативной, антигуманной роли правящих на протяжении XX в. сил в странах капитала — с другой. Для него любая попытка активного изменения существующей системы, если она вызывает насильственные, жесткие, агрессивные действия со стороны правящих сил, является невозможной, ненужной. Он готов склонить свою голову перед любым насилием со стороны власти, и призывает непротивлению злу насилием, превращаясь в своего рода проповедника пацифизма, с одной стороны, и адепта насилия, более того, ученого, который оправдывает насилие со стороны власти — с другой. Это оправдание насилия, как я уже говорил, проявляется, по меньшей мере, двояко.