Античная литература

Ксенофонт здесь — образец скромности, так что до III книги мы почти не встречаем его имени. Даже взяв на себя командование войском, он всегда помнит о том, что он младший по сравнению с Хирисофом, и уступает ему руководство (III, 2, 37). Он беспрекословно идет на самое опасное дело (III, 4, 42), ни разу не упоминает о превосходстве Афин, глубоко почитая воинов-спартанцев. Он лишен корыстолюбия и отказывается от богатых даров фракийца Севфа (VII, 6, 12). Чувство долга для него — прежде всего. Поэтому он не уезжает в Афины, пока сам не передаст войско спартанцу Фиброну (VII, 7, 57). Всегда добрый, он берет на себя вину своего друга (VI, 4, 14), приходит на помощь гибнущим от холода и снега солдатам (IV, 5, 7).

Благочестие никогда ему не изменяет, и он приносит жертвы Зевсу, Аполлону, Артемиде, Гераклу, Солнцу, богу реки (IV, 3, 17) и даже ветру (IV, 5); верит предзнаменованиям, снам и оракулам (IV, 3, 8; III, 1, 11; III, 1, 5). Это опытный стратег, с большим умением перешедший с войском через горы и реки среди враждебных чужеземцев (IV книга). Вместе с тем это и строгий начальник, для которого самое главное — порядок (III, 1, 38) и вдохновенное единство войска (VI, 3, 23).

Ксенофонт выступает также в роли искусного оратора, владеющего всеми видами речей. Он то призывает и воодушевляет солдат (III, 1, 15-26), то увещевает союзников (VII, 7, 8-48), то защищается от обвинения врагов (V, 7, 6-34), причем действует всегда с безупречной логикой доказательства. В результате одной такой речи фракиец Севф, пытавшийся лишить воинов условленной платы, выдал им 1 талант денег, 600 быков, 400 овец, 120 рабов и заложников.

Можно сказать на основании «Анабасиса», что Ксенофонт является в нем тем героем, которого он сам любил и в Кире Старшем, и в Кире Младшем, и в царе Агесилае. Если в «Киропедии» Ксенофонт создал идеал государя, то в «Анабасисе» он вылепил тип идеального вождя. Портрет военной калокагатии рисуется в «Анабасисе» с классической ясностью и определенностью.

в) «Прекрасное» и «хорошее» в эстетике Ксенофонта.

Гармоническое сочетание физического и внутреннего совершенства пронизывает все вообще отношения Ксенофонта к прекрасному, которым полна окружающая человека действительность.

Ксенофонта привлекают прекрасные вещи, сделанные руками человека, то есть те, на которых проявляются его вкус, мастерство, художественные возможности. Ксенофонт любуется золотыми кубками, чашами, оружием, драгоценностями, одеждой («Анабасис», VI, 4, 1-9; «Киропедия», V, 2, 7). В «Анабасисе», изображая свое имение, храм вблизи него, окружающий пейзаж (луга, лесистые горы, фруктовые сады), Ксенофонт выступает одновременно в роли художника и в роли искусного хозяина. Он любит все живое, проворное, гибкое, красивое и отлично выполняющее свою роль, свое предназначение. Замечательны, например, описания собак, «крепких на вид», «соразмерных», «легких», с «веселым взглядом», «веселым нравом», «привлекательных для созерцания» («Кинегетик»), и лошадей («О верховой езде»). Ксенофонт с упоением рисует красочные шествия, празднества в сиянии золота оружия и пурпура одежд («Киропедия», VIII, 3, 9-16).

Таким образом, чувственно-наглядная и созерцательно-целесообразная красота выдвигается здесь на первый план.

Для Ксенофонта важна также идея жизненного порядка. «На свете нет ничего столь полезного, столь прекрасного, как порядок», — пишет он («Экономик», VIII, 3). Порядок — не только нечто полезное и приятное, не только радостное зрелище. Он — предмет восторга. Исхомах, герой «Экономика», рассказывает Сократу о «превосходном и в высшей степени образцовом порядке» на корабле (VIII, 11-16). С восхищением рисует он порядок в домашней обстановке, где все имеет свое место и красивый вид: плащи, покрывала, медная посуда, скатерти, кухонные горшки. «Все предметы уже, может быть, оттого кажутся красивее, что они поставлены в порядок» (VIII, 19-20). Здесь, как видим, космический разум и гармония природы досократовского идеала заменены чисто человеческим порядком жизни. Можно сказать, что в эстетике досократовского периода «порядок» и «строй» есть природное строение вещей, в то время как у классического Ксенофонта они устанавливаются человеком и сознательно проводятся им в жизнь. Важно также и то, что все «хорошее», «доброе», «благое» у Ксенофонта часто имеет совсем не моральный смысл, а тот, в котором больше всего проявляется красота человека, в его «добродетели» часто больше эстетических мотивов, чем этических.