Античная метафизика: Страсти по бесплотному

Но повторимся, человек ощущает нечто такое, что не может быть связано ни с одним наличным или только возможным телесным предметом. Именно это нечто человек вынужден конструировать как умозрительный предмет, который открывает природу языка не в качестве назывательной, а в качестве выразительной. Если предположить, что человеческая мысль поднимается к ничто, – абсолютной полноте бытия, – то такое предположение будет чрезвычайно поспешным; принцип различения (границ), давший существование множественности частного бытия, слишком непоправимо отделяет эту самую множественность от абсолютной полноты бытия, чтобы могла иметь место прямая обратимость. Как и везде, в данном случае нужно искать реальную проблему: у человека должна быть необходимость соотноситься в мысли с бестелесным, вытекающая из подлинной недостаточности его телесного существования. Эта недостаточность оказалась исключительно чувствительна для человека, ибо в поисках ее компенсации человек смог утончить свое бытие до бытия своей мысли: "мыслю, следовательно, существую". Это объяснимо тем, что, мысля нечто, разум мыслит и о том, что он мыслит это. Разум, мысля, знает, что он мыслит, поэтому разум – самоотнесенность бытия, субъективация бытия. Недостаточность, присутствующая в самой основе человеческого телесного бытия, побуждает последнее соотноситься с самим собой, искать с самим собой совпадения, удостоверять себя, то есть порождает рефлексивность, умозрение. Человеческое восприятие сужается до умозрения, телесные предметы подвергаются сомнению, известное становится неизвестным и подлежащим переоткрытию посредством умозрения.

Итак, когда бытие посредством разума замыкается само на себя, наблюдает себя, оно находит телесное недостоверным. Недостоверность заключается в том, что не существует статичного телесного бытия. Оно всегда в процессе становления, следовательно, никогда не равно самому себе, но всегда скользит относительно самого себя и с собой не совпадает. Телесное бытие не самотождественно и поэтому недостоверно. И все же в недостоверности телесных предметов присутствует достоверность – достоверность несамотождественности телесного бытия, достоверность метаморфозы, которой подвергается телесное бытие. Разумное телесное бытие, то есть бытие, организованное по принципу самоотнесения, желая совпасть с собой, не может совпасть, вместо этого находит себя несамотождественным; невозможность пребывать собой обнаруживает воздействие Другого. Непрестанная метаморфоза телесного бытия свидетельствует воздействие, оказываемое на телесное другим ему, бестелесным. Метаморфоза же существует как функция бестелесного в отношении телесного.

Несамотождественность как таковая. Становление как таковое. Какие вопросы можно поставить относительно метаморфозы? Причины? Причинение может быть лишь со стороны телесного. То, что выделено из телесности и запечатлено в умозрительной предметности, выделено и из сферы причинности. Цели? Но цель опять говорит, если не о действительной, то о возможной телесности. Если нет телесности, нет речи о причине, если нет формы, которая является формой тела (и в этом смысле принципом стабилизации), нет речи о цели. Искусство, антипод обыденной жизни, насыщенной векторами причин и целей, застигает чистую динамику жизни: все – движение, стремление, трансмутация, но ни от чего и ни для чего. Печаль, воспаряющая в радость, и радость, нисходящая в печаль, томление по исчезающему и исчезающее томление… все теряется в бесконечности. Так искусство приоткрывает тайну бытия, которое ускользает от определенности. Ибо определенность, сконцентрированная в телесной плотности предмета, размывается в становлении. Бестелесное рассеивает телесность, разрушая его самотождественность, развязывает узлы причин и следствий.