Провал «прозападной» линии наркома иностранных дел Максима Литвинова привёл к его снятию с занимаемой должности. С 3 мая Вячеслав Молотов стал совмещать посты председателя Совнаркома и наркома иностранных дел СССР. Сталин исходил из того, что Молотов и так в последнее время все больше занимается проблемами обороны и внешнеполитической стратегии. Кроме того, на посту наркома ему требовался абсолютно надёжный человек, который не имеет собственных внешнеполитических представлений.
Анонсируя новые подходы, 20 мая Молотов сказал германскому послу Фридриху Вернеру фон дер Шуленбургу: «Мы пришли к выводу, что для успеха экономических переговоров должна быть создана политическая база»[858]
.Но 27 мая Великобритания и Франция ответили на советские предложения, согласившись на идею военного союза. Это охладило Москву к «немецкой игре».
Неторопливые переговоры и позиция Варшавы
6—7 июня Лондон и Париж приняли за основу советский проект договора. При этом потенциальные союзники оценивали возможности Советского Союза скромно. Комитет начальников штабов Великобритании считал, что СССР сможет выставить за пределами страны всего 30 дивизий. «Такая оценка обусловила отношение к СССР как к важному, но все же второстепенному фактору в Европе, “неопределённой величине”»[859]
, — заметил исследователь М. Л. Коробочкин.Молотов пригласил прибыть на переговоры своих коллег Невилла Чемберлена и Эдуарда Даладье. Ради Гитлера они легко проделывали подобное путешествие. На худой конец хватило бы министров иностранных дел. Но Лондон и Париж ответили, что переговоры будут вести послы.
14 июня в Москву прибыл Уильям Стрэнг, начальник Центральноевропейского бюро МИД Великобритании, который был направлен как эксперт в помощь послу Уильяму Сидсу. Но Стрэнг, представлявший Форин офис, выглядел как глава делегации. Так он и воспринимался Кремлём. Такой низкий уровень представителя британского МИД не только убеждал Кремль в несерьёзности намерений Великобритании, но и показывал, что партнёры не считают СССР великой державой, равной себе. Молотов ответил «симметрично». Чтобы подчеркнуть неравенство уровней делегаций, Молотов разместился в зале переговоров выше партнёров, которые вынуждены были делать записи на коленке. Настроение Стрэнга было далеко от оптимизма: «Это просто невероятно, что мы вынуждены разговаривать о военных тайнах с Советским Союзом, даже не будучи уверенными в том, станет ли он нашим союзником»[860]
.29 июня раздражение советского руководства было выражено публично в статье члена Политбюро ВКП(б) Андрея Жданова в «Правде» под названием «Английское и французское правительства не хотят равного договора с СССР». Перед лицом срыва переговоров партнёры стали работать энергичнее. К середине июля текст договора был в основном согласован. 12 июля Чемберлен признал, что СССР готов заключить договор. Но вскоре переговоры снова зашли в тупик из–за вопроса о «косвенной агрессии».
Слова «косвенная агрессия» были взяты из английских гарантий Польше. Под ней понимался сценарий захвата Чехии Германией в марте 1939 г. Германия не напала на Чехию, а заставила её капитулировать под угрозой вторжения. 9 июля Молотов внёс советское определение «косвенной агрессии». Это такая ситуация, при которой государство — «жертва» «соглашается под угрозой силы со стороны другой державы или без такой угрозы» произвести действие, «которое влечёт за собой использование территории и сил этого государства для агрессии против него или против одной из договаривающихся сторон»[861]
. Для Молотова было принципиально, чтобы потенциальный противник не мог использовать в качестве плацдарма ныне нейтральные государства в балтийском и черноморском бассейнах.Партнёры попытались вернуть Молотова к образцу чехословацкой трагедии, убрав двусмысленные слова «или без такой угрозы». Но без этих слов соглашение обесценивалось для Молотова. Воспользовавшись прямолинейностью Молотова, партнёры загнали переговоры в тупик. Им был желателен не столько результат переговоров, сколько сам процесс, который позволял пугать Германию угрозой окружения.