Антигитлеровская коалиция — 1939. Формула провала

Примерно такая же позиция изложена наркомом в письме к советскому генконсулу в Праге Владимиру Яковлеву от 28 марта 1939 г.: «Я сказал Фирлингеру, что практического значения его заявление не имеет, ибо, не связанный ни со своей страной, ни со своим правительством, он не может разрешать с нами какие–либо дела, но что, поскольку он хочет оставаться представителем какого–то символического государства и правительства, мы его пока трогать не будем, а дальше видно будет. В затишье находится дипкорпус, который не знает, признавать ли впредь Фирлингера дипломатом или игнорировать его. Поступит дипкорпус, вероятно, в соответствии с указанием своих правительств»[80]. В дальнейшем немногочисленная чехословацкая миссия в Москве «с молчаливого согласия» НКИД занималась преимущественно делами бывших граждан Ч-СР, оказавшихся по той или иной причине на территории СССР. Своё существование она прекратила в декабре 1939 г., то есть уже после решения Москвы признать Словацкое государство де–юре и установить с ним дипломатические отношения. Тогда же Фирлингер покинул СССР, несмотря на полученное им предложение НКИД остаться здесь на положении частного лица, с чем согласен был и Бенеш[81].

Позиция СССР по чехо–словацкому вопросу летом 1939 г. может быть понята только в контексте событий в Европе и советской внешнеполитической деятельности той поры. Она была нацелена, с одной стороны, на соглашение с западными державами, а с другой, не упускалась из вида и возможность (в случае невозможности договориться с ними) сближения с Германией. Если неуспех англо–франко–советских переговоров имел следствием осторожность СССР в подходе к чехо–словацкому вопросу, то надежда на возможность договориться с Западом, наоборот, вела к положительным оценкам в этом вопросе. Но надежды на успех переговоров не оправдались. Резкое изменение советского внешнеполитического курса, явственно обозначившееся к концу второй декады августа 1939 г., повлекло за собой и корректировку позиций СССР в чехо–словацком вопросе. 18 августа Фирлингер в ответ на вопрос Бенеша об отношении СССР к Словакии уже отвечал: «.трудно сегодня на этот вопрос ответить ясно и определённо. Ситуация меняется каждую секунду»[82]. После заключения советско–германского договора о ненападении 23 августа 1939 г.[83] чехо–словацкий вопрос для СССР стал частью его новой внешнеполитической стратегии.

В книге «Современная война как социальный кризис», вышедшей в Лондоне в 1940 г., Фирлингер оценивал позицию СССР в августе 1939 г. так: «Советский Союз счёл за правильное перейти к собственной самостоятельной политике»[84]. Сразу после заключения пакта Фирлингер смотрел на него хотя и с оттенком некоторого недоумения, но сдержанно. В своём сообщении Бенешу 26 августа он писал, что не ожидал «столь радикального ответа Москвы на непрестанные проволочки и закулисные переговоры западных держав», из–за которых «переговоры зашли в тупик», и что «обвинять сегодня Москву в предательстве, по меньшей мере, чрезмерно». В то же время он предполагал, что пакт «вызовет среди наших людей панику», что официальные комментарии советской печати «будут не поняты нашей общественностью», поскольку «пакт внешне выглядит как договор о действительной дружбе и политическом сотрудничестве». «Тем не менее, — считал Фирлингер, — мы должны подождать, прежде чем сможем судить о его действительном значении и содержании». «Надеюсь, — заканчивалось письмо, — что Вы смотрите на события, как и я, и что не следует оценивать их как трагические. Наоборот, я полагаю, что они могут существенно ускорить европейское развитие»[85].

ПОЛЬША ВЕСНОЙ И ЛЕТОМ 1939 г.

Дмитрий Буневич

Режим «санации» в Польше накануне войны

В межвоенной Польше, как и в большинстве молодых государств Центральной и Восточной Европы, образовавшихся после Первой мировой войны на обломках бывших империй, первоначально был установлен относительно демократический, парламентский режим, который, однако, вскоре столкнулся с серьёзными трудностями. Либеральная конституция 1921 г., закрепившая ведущую роль парламента в политической системе новой Польши, быстро продемонстрировала свою низкую эффективность и неспособность быть инструментом разрешения усиливавшихся в обществе социальных и национальных конфликтов, а насилие с первых дней существования II Речи Посполитой[86] стало частью политического процесса — всего через пять дней после своего избрания на пост главы государства в конце 1922 г. правыми радикалами был убит первый президент Польши Габриэль Нарутович[87].