Антигитлеровская коалиция — 1939. Формула провала

Рижский мирный договор, заключённый после советско–польской войны в марте 1921 г., оставлял значительную часть восточнославянских земель в составе Польши. В условиях напряжённых отношений между СССР и II Речью Посполитой белорусский и украинский вопросы стали камнем преткновения между Москвой и Варшавой. Особую ожесточённость этой борьбе придавали как идеологические конфликты, так и геополитические амбиции Варшавы, стремившейся к расчленению СССР. Польская элита мечтала о границах 1772 г., воспринимая уступку Минска восточному соседу как непростительную слабость[114]. Хотя статья VII Рижского договора фиксировала обязательство Варшавы обеспечить русским, украинцам и белорусам «свободное развитие их культуры, языка и выполнение религиозных обрядов»[115], а статья 109 Конституции Польши провозглашала право на сохранение своей национальности и языка, «действительность разительно расходилась с этой декларацией»[116]. Считая Гродненщину, Виленщину, Полесье, Волынь и Восточную Галицию, населённые в основном белорусами и украинцами, исконно польскими землями, Варшава проводила здесь агрессивную политику этнокультурного реванша.

Полонизаторская политика властей заставила белорусских деятелей пересмотреть своё отношение к Польше, которую они поначалу воспринимали как потенциального союзника. Если в декларации от 12 июля 1919 г. Центральная белорусская рада Виленщины и Гродненщины выражала надежду на союз с Польшей, то уже 17 сентября того же года её позиция изменилась. «Со стороны польской власти в вопросе создания независимой Белорусской державы ничего не сделано, — говорилось в резолюции Белорусской рады. — Представители польской политической мысли высказались, что земли на восток до Берёзины, возможно, до Днепра, являются польскими и их нужно присоединить к Польше»[117]. Негативную оценку политике Польши дало правительство БНР, констатировав 27 января 1921 г. наличие угрозы «национальной смерти» белорусов в Польше и отметив, что «на деле польская толерантность есть самая дикая нетерпимость национальная и религиозная»[118].

Украинская общественность Восточной Галиции с её развитым украинским движением изначально не питала иллюзий по поводу политики Варшавы. Провозглашённая 13 ноября 1918 г. во Львове Западно–украинская народная республика (ЗУНР) вступила в войну с Польшей, закончившуюся летом 1919 г. разгромом западноукраинских войск и включением Восточной Галиции в состав Польши. Сразу после этого «украинская национальная жизнь резко ухудшилась… Заметно уменьшилось число украинских культурных организаций; было закрыто девять из десяти украинских кафедр Львовского университета. После 1924 г. в ходе школьной реформы украинские школы были заменены двуязычными польско–украинскими школами»[119].

Польские власти последовательно искореняли белорусскую и украинскую культуру. Для реализации этой цели Варшава, проникнутая идеей культуртрегерства, прибегала к различным методам этнокультурной инженерии, включая образование, церковную и культурную политику, а также административный ресурс. Яркой иллюстрацией отношения польской элиты к белорусам служит высказывание известного польского политика, министра юстиции Польши в 1926-1928 гг. Александра Мейштовича. Он утверждал: «Белоруссия самой историей предназначена быть мостом для польской экспансии на Восток. Белорусская этнографическая масса должна быть переделана в польский народ. Это приговор истории; мы должны этому способствовать»[120].