Антигитлеровская коалиция — 1939. Формула провала

Поведение польской армии на захваченных ею белорусских землях в 1919-1921 гг. позволило одному из лидеров белорусского движения Антону Луцкевичу определить польский оккупационный режим как «террор против белорусского населения»[131]. Он обвинил польскую администрацию в разгоне органов белорусского самоуправления и в массовых насилиях по отношению к белорусам. Среди примеров польского террора, приводимых Луцкевичем, был расстрел 36 крестьян Слуцкого повета; массовая экзекуция крестьян у станции Микашевичи, а также сожжение семи деревень Бобруйского повета[132]. Нежелание польских властей видеть в белорусах самобытный этнос и проявления высокомерного отношения к белорусам критиковалось белорусской прессой. «Отношение к белорусам со стороны начальников и общественности пренебрежительное. Нас считают то москалями, то большевиками, то. людьми второго сорта»[133], — сожалели виленские «Белорусские ведомости» 10 октября 1921 г. Ощущение себя «людьми второго сорта» перекликалось с мыслью лидера эндеков Дмовского, отзывавшегося о белорусах и украинцах как о «поляках низшего сорта», неспособных к собственной государственности[134]. Официальная Варшава воспринимала восточнославянское население как «этнографический материал, который нужно проглотить и переварить»[135].

Польские власти уделяли колоссальное внимание церковной политике, стремясь использовать её как орудие денационализации восточнославянских меньшинств. Эффективным орудием полонизации была католическая церковь. Белорусский национальный комитет в Вильно указывал, что «после обучения в Виленской католической семинарии белорусские и литовские дети забывают родной язык и, так как воспитание ведётся в польском духе и на польском языке, становятся апостолами полонизации»[136]. Белорусы–католики рассматривались Варшавой как «потенциальные поляки» и подлежали первоочерёдной полонизации. Польские власти и католическая церковь «не допускали появления белорусского движения в костёле»[137].

Для ослабления православной церкви использовались и силовые методы. К июню 1936 г. только в этнически белорусских регионах Польши в костёлы было превращено более 1300 православных храмов. Массовый насильственный перевод в католицизм инспирировался властями и на Волыни, населённой православными украинцами. В Кременецком повете Волынского воеводства только в декабре 1937‑январе 1938 гг. вынужденно «перешли в католичество около 900 человек»[138].

Несмотря на негативно–враждебное отношение к православной церкви со стороны польских властей, воспринимавших её как наследие России[139], Варшава стремилась не только ослабить православную церковь путём ревиндикаций и сокращения приходов, но и использовать её как орудие этнокультурной политики. Это проявилось в «подчинении православной церкви государственному аппарату и в стремлении использовать её для ассимиляции непольского населения»[140]. Провозглашение автокефалии православной церкви в Польше в 1925 г., негативно воспринятое православным населением[141], и полонизация церкви в 1930‑е гг. были следствием данной политики. Насильственное навязывание автокефалии нарушало статью VII Рижского договора, провозглашавшую обязательство сторон «не вмешиваться в дела, касающиеся устройства церкви»[142].

Политика полонизации православной церкви отличалась системностью и последовательностью. 20 января 1930 г. полесский воевода в обращении к старостам требовал «строгого соблюдения правил польского написания имён православного населения», ранее указывавшихся по правилам русского языка. К документу прилагался список церковнославянских имён в переводе на польский язык[143], в соответствии с которым имя «Аввакумъ» должно было указываться как «Abbakum», имя «Авдш» как «Abdjusz» и др.[144] В мае 1933 г. полесский воевода напоминал об этом распоряжении, требуя его неукоснительного соблюдения при указании имён в метриках, выдаваемых православным духовенством. Подобный документ был издан и новогрудским воеводой, требовавшим в инструкции старостам Новогрудского воеводства 24 мая 1934 г. записывать акты гражданского состояния «только на государственном языке»[145].