Антигония. Роман

Я чувствовал его присутствие. Он находился где-то рядом и действительно наблюдал за всем. Теперь-то я понимал, что Анна имела в виду, попросившись ночевать ко мне в комнату. И мне вдруг показалось, что раз уж Джона нет больше в буквальном смысле слова, то он существует повсюду. Не прах, оставшийся от его кремированного трупа, от обтянутой кожей груды костей и разлагающейся требухи. А он сам, воплотившийся в вымысле, который окружал его всю жизнь, и продолжает жить своей жизнью после него, как что-то более реальное, чем он сам.

Джон Хэддл был в гостиничной каморке, в которой я дожидался наступления рассвета, будто зверь, загнанный в клетку. Он был в шуме прибоя, доносившемся со стороны океана. Он был в каждой мысли, которая приходила мне в голову. Он был повсюду. Он был реальнее, чем сама реальность. Мне казалось, что он был даже в том, чего могло не быть…

В девять утра, чувствуя себя опустошенным, но до странности хорошо выспавшись, я постучал в дверь Анны.

Ответа не последовало. Я спустился в нижний холл в полной уверенности, что застану ее в зале ресторана за завтраком, ведь с вечера мы попросили, чтобы завтрак не приносили в номера, проще казалось встретиться внизу. И когда я миновал ведущий к конторке коридор, меня окликнули.

Это был молодой портье, тот же, что и вчера. Я не был уверен, что именно он ответил ночью на мой звонок, и ограничился простым приветствием. К моему удивлению, портье пригласил меня в служебную каморку, находившуюся тут же, сбоку от входа. Он хотел мне что-то передать.

Там он и протянул мне толстый запечатанный конверт. Загадочная конспиративность, с которой всё это было проделано, что-то нелепое в самой сцене наполняли меня дурными предчувствиями.

Моя «спутница» в шесть часов утра отбыла в Довильский аэропорт, огорошил он меня, чтобы успеть на местный авиарейс.

— С чего вы взяли? На какой еще рейс?

— Она попросила, чтобы я зарезервировал ей место на рейс в Париж.

Вернувшись к ресторану, где оказались занятыми всего два столика, я сел у окна, попросил кофе и машинально наблюдал за беспробудно будничной обстановкой.

Соседние столы уже готовили к обеду. С чего теперь начинать, я понятия не имел. Распечатать конверт, переданный Анной, сразу даже не пришло мне в голову.

В конверте лежал чек на круглую сумму в двести тысяч долларов, выписанный на чье-то незнакомое имя. К чеку прилагалось подобие сертификата. Составленная на бланке французского нотариуса, бумага подтверждала подлинность подписи Хэддла. В приписке уточнялось, что возможна и другая форма оплаты, если чек по какой-либо причине не устроит получателя. Кроме того, прилагалась бумага с печатями ― дарственная на дом, что-то в этом роде. И, наконец, мне адресованное письмо. Письмо было написано по-английски и не было датировано:

Надеюсь, простишь мне эту странную форму обращения, если по какой-нибудь причине моя эпистола застанет тебя врасплох. Энни пообещала проявлять такт. Я уверен, что она делает всё так, как я попросил. Бедняжка! Представляю, как ей нелегко!

Ну вот, теперь можно спрягать глаголы в прошедшем времени. Меня уже нет. Но нет повода для расстройства, поверь мне. В конце концов, участь Д. Х., в этот час отчитывающегося за свои похождения ― там, в другом мире, ― не так уж печальна, если прикинуть. Рано или поздно всех нас ждет эта метаморфоза. И если смотреть на вещи трезво, какая разница, происходит это днем раньше или днем позже? Ну, согласись! Как же мы не любим смотреть на себя здраво.

На душе у меня спокойно. То есть, я хотел сказать, было спокойно. Вопросов нет. Туман рассеялся. И даже если приходится, увы, констатировать, что смерть, неминуемость которой всё расставляет по своим местам, не придает жизни какого-то особого смысла, не выделяет в ней никаких, казалось бы, контрастов. О нет, всё выдумки! Смысла в ней ― в смерти ― ровно столько же, сколько его было в жизни. Выводы делай сам.