Антиидеи

Наряду с подобными словечками, такими, как секстремизм, например, на страницах западной печати в последнее время все чаще мелькает и другой «новомодный» термин – сексплуатация. Он как нельзя более ярко отражает ту тщательно маскируемую, всячески затушевываемую изнанку, обратную сторону фальшивой медали – корыстное, безличное, отчужденное использование другого человека во всех, в том числе и самых интимных, областях жизни. Реальной подоплекой подобного «хобби» оказывается полная неспособность подлинно человеческого самовыражения, а единственным его результатом – массовые неврозы садо-мазохистского характера.

Наступление, таким образом, ведется на самые корневые, общечеловеческие ценности жизни личности, в том числе на те ценностные ориентации в интимнейших отношениях мужчины и женщины, которые издавна воспевались поэтами и романистами, вдохновляли людей на героизм и самоотверженность, на небывалый взлет индивидуальных нравственных сил и чувств. Любовь в XX веке умерла, осталось только с издевкой хоронить ее в темном гробу обессмысленной, механической сексуальности, забив ее крышкой жестокости и насилия к инакополому существу,- вот злорадный лейтмотив этого наступления, к которому толкают, оправдывая его, приверженцы мрачной мысли о том, что человек везде, даже в интимнейшей сфере сексуально-эротических отношений, строит свое благополучие, «счастье» на подавлении, несчастье другого индивида. Конечно, где здесь до традиционно-гуманистических, возвышенных представлений о любви! Стремление к целостности, преодолению собственной ограниченности, заключенное в любви, стремление, находившее выражение в (пусть наивно-романтическом) нравственно-психологическом представлении о родстве душ любимых, здесь выглядит нелепым анахронизмом, умершей, точнее, убитой иллюзией. Однако, если отбросить наивно-романтические преувеличения, что скрывала в себе мысль о родстве душ в любви? Не отражала ли она – через житейский опыт и общественное сознание многих поколений – момент нравственно-психологической совместимости, сопричастности двух внутриличностных духовных миров, момент необычайной благотворности (и притягательности!) такой совместимости для разворота способности и сил личности, для ее развития? Видимо, отражала. Родство душ в любви, конечно же, не просто выдумка – психологически его можно фиксировать как счастливую способность двух людей к эмоциональному, нравственному, эстетическому резонансу. Достижение такого предельно полного резонанса – случай не столь уж частный на жизненном пути многих людей – может радостно ошеломлять, как небывалое духовное озарение. Озарение, убеждающее в возможности бесконечного совершенствования уз, соединяющих людей друг с другом, в углублении взаимопонимания интенсивности и счастливости сопереживания. Озарения одновременно радостного и горького. Радостного – за редкую удачу – открытие близкой, родной души, горького – за дни, проведенные без нее, за то, что нельзя обратить любовь в феномен окончательного – духовного и физического – преодоления автономии человеческого существования, и за всех тех людей, которых никогда не посещало и, возможно, никогда не посетит ощущение, понимание полного соприкосновения со своим alter ego, своим «вторым Я». Впрочем, «раскованная сексуальность», да еще в ее воинственно бесчеловечной, садической форме,- такое крайнее выражение нравственно-психологического падения личности, которое вообще трудно сопоставлять с традиционно-гуманистическим идеалом любви.

Разумеется, в столь интимной и многогранной сфере, как любовь, скрыты и свои удивительно яркие, проникновенные подъемы ввысь и яростные, темные бездны. Са-дическая этико-философская позиция (и поведенческая практика, если она избрана «путем жизни»), однако, по существу, «снимает» сами противоречия, риск, метания даже одной только страсти (эроса – по выражению древних). Ибо она, оставаясь только на дне этих бездн человеческого падения, уничтожает не только любовь, но самоуничтожает и страсть, влечение и т. п., как человеческое чувство. И последние границы здесь – морально-этические. Разрушив их, садический герой губит и себя как личность, и свои способности к радости и счастью. Верно об этом сказано у Шекспира:

…Похоть даже в ангельских объятьях Пресытится блаженством и начнет Жрать падаль…1

1 Шекспир В. Гамлет, принц датский. М., 1975, с. 43.

Признание этих высей и бездны в «маятнике любви» – том внутреннем метрономе, что отсчитывает, связывая их воедино, мгновения быстротекущей жизни – само по себе еще не ведет ни к цинизму, ни к горестному разочарованию, ни, тем более, к садической этике насилия и своеволия. Вспомним, например, как об этом написал Ф. Тютчев:

Любовь, любовь – гласит преданье – Союз души с душой родной – Их съединенье, сочетанье, И роковое их слиянье, И… поединок роковой…

И чем одно из них нежнее

В борьбе неравной двух сердец,

Тем неизбежней и вернее,

Любя, страдая, грустно млея,

Оно изноет наконец…1

1 Тютчев Ф. И. Соч., т. 1, с. 123