Искушая князя видимостью всесилия власти, Н. Макиавелли в свое время советовал ему заставлять людей силой верить в то, что ему угодно, если сами они перестают в это верить. Этот «искус» власти, надежда на то, что с помощью силы можно решить все необходимые проблемы, возникает и в межличностных отношениях. Заставить уважать, если тебя не уважают, заставить быть покорным, если тебя не слушаются, даже заставить себя любить, если тебя не любят, и т. д.- вот логика этого поведения. Встав на этот темный путь, человек делается ненасытен, все чаще и в разных отношениях стремясь себя самоутвердить за счет насильственного (или с помощью хитрости) подчинения воли других людей. Более того, на мгновение может показаться – и реакционные мыслители воспели это мгновение, а большие писатели с ужасом раскрыли его мрачные бесчеловечные глубины,- что это насильственное подавление самостоятельности и воли человека, превращение его в манипулируемый объект и есть прорыв межличностной отчужденности, непонимания, неконтактности. Хотя прорыв и насильственный, но, подобно молнии, пробивающий коросту препятствий, вызванных обособлением, самостоятельностью, свободой воли другого человека, проникающий до самых глубин его скрытой в обычных условиях «самости». Конечно, в этом случае под ударом оказываются не только нравственные нормы, требования приличия, но и самые основы общей культуры человека.
Вырваться из отчуждения и одиночества с помощью акта сексуально-чувственного совращения или насильственного подавления другого человека – вот тот путь, на который становится садический герой. Акт насилия в этом случае выглядит не просто как «героическое» самоутверждение, преодолевающее «рутину» повседневного существования, но как эмоционально-волевой прорыв в запретную интимность души другого человека. Оказывается, что стремление к единению с другими людьми, к преодолению разобщенности, ханжества и лицемерия, господствующих в частнособственнических отношениях, к достижению искренности – все эти благородные человеческие мотивы можно извратить до неузнаваемости, превратить в иллюзию, достигаемую с помощью антигуманного подавления другого человека.
Слова простейшей искренности всегда были мощным противоядием против непонимания людей друг другом. Но искренность, лишенная морального созвучия я взаимоуважения, становится проникновенной только как насильственно исторгнутый вопль жертвы! Что может быть искренней стона, вызванного болью?- цинично вопрошает свидетелей своего «прорыва» садический персонаж. Язык насилия становится единственным, на котором он может говорить. А насильственный акт – единственный момент, где он еще «жив», где он в какой-то «связи» с другими. Как только этот акт завершился, он снова одинок, и не просто одинок, а духовно и эмоционально мертв, как бы погружаясь в спячку обессмысленного существования. Только новый акт насилия опять воскрешает его: так насилие превращается в перманентную необходимость, подменяя нормальную потребность в человеческой коммуникации.
В действительности насильственный прорыв – через подчинение, подавление, угнетение, «дрессировку» – к внутреннему миру другого человека есть полнейшая и страшная иллюзия. Минуя человечность, эмоционально-ценностный смысл контактов людей, этот прорыв уводит не в глубь внутриличностного мира, а скользит по его поверхности: подлинные внутридушевные ценности и красота «другого» здесь не только не раскрываются, а, напротив, остаются скрытыми, задавленными. Самое большее, чего может достичь такой прорыв,- это возбудить, по способу «психологического резонанса», у другого индивида подобные же извращенные переживания (садистские, мазохистские и т. п.). Тщета и самоубийственный смысл для личностного развития пути насильственного «овладения» душевным миром другого человека ярко, со страшной болью за людей, показаны, в частности, в романе Г. Фаллады «Железный Густав». Причем писателю удалось вскрыть пе только внутреннюю обреченность судьбы садического героя, но и те нравственно-психологические отклонения, «ловушки», потаенные вместилища злобного эгоизма во внутриличностной жизни, которые выводят индивида в мир садо-мазохистских отношений, заранее определяя его готовность к моральной капитуляции перед законами этого мира.