Антиидеи

Иногда говорят: «Когда исчезает человек, остаются одни моральные правила». Это изречение верно по отношению к этике формально-авторитарной, но не гуманистической, марксистской. Последняя никогда не сводила мораль к набору жестких правил, стоящих вне и над субъектом, отвлеченных от условий его жизнедеятельности. Мораль ею рассматривалась как сокровенный, положительный стимул совершенствования человека, как общественное, человечески-гуманное начало, превратившееся в интимно-личный порыв, в необоримое устремление мысли и сердца. И именно поэтому марксистско-ленинская этика такое значение придает формированию нравственного идеала у личности. Идеал – та общая, собственно моральная идея и цель, которая внутренне организует весь нравственно-психологический мир личности, это, по словам В. И. Ленина, «нравственно высшее». Человек, нравственная жизнь которого освещена высоким идеалом, может многое вынести, перебороть, победить. Во внутриличиостной жизни он имеет такую опору, которая дает ему уверенность, надежду, служит источником энтузиазма и радости, придает смысл его жизнедеятельности, ощущение сопричастности воплощению исторической справедливости. Удары, от которых индивид иного нравственного склада падает, теряет свое человеческое достоинство, свое «Я» как ценность, не могут вывести из строя человека с идеалом. Идеал – тот компас личности, по которому она направляет свою жизнь в нелегкое плавание по океану ценностей. Крушение идеала, бывшего корневым компонентом духовного строя личности, оборачивается самыми печальными последствиями, нередко заканчивается крахом целой жизни, распадом личности. Замена одного корневого идеала на другой – процесс крайне болезненный, нравственно-психологически требующий перестройки всей структуры нравственного сознания человека, нередко он по плечу только натурам очень сильным, жизнелюбивым. Морально цельный человек не выносит сознательного предательства своих принципов. Если это предательство все же совершено, наступает разложение нравственного самосознания. Вслед за мучительными угрызениями совести, которые заполняют всю душу человека, наступает ощущение пустоты, утраты, которой нет возмещения или утешения. Чувство собственного достоинства гаснет, поколебленное предательством. Таковы последствия сознательного отказа от идеала, кризиса идейной убежденности личности.

Доброта может быть только самозабвенной; построенная на расчете личных потерь и выгод, «доброта» – это уже не доброта, а добродетельная расчетливость. Самозабвенность, конечно, не тождественна самоотверженности, но она крайне близка ей, как эмоционально-волевое ее основание. Самоотверженность же означает сознательное следование какому-либо идеалу, нравственной идее, т. е. прямо вытекает из идейности, из моральной убежденности. Между самозабвенностью н самоотверженностью, между добротой и идейностью человека существует, таким образом, внутренняя связь. Вот почему появление противоположности, несовместимости доброты и идейности говорит о внутренних разрывах нравственного сознания личности. На коллизии ее духовно-нравственного развития и опираются сторонники утверждения о несовместимости доброты и идейности. Самоотверженность понимается ими искаженно, как жертвенность, как отрицание ценности личной судьбы и жизни, приносимой на алтарь чего-то ей враждебного. Но самоотверженность вовсе еще не жертвенность, такой она становится лишь в нездоровых социально-нравственных отношениях людей. Жертвенность – извращение самоотверженности (и самозабвения как ее эмоционально-психического момента). В межличностных отношениях, в микросреде она ведет к ослаблению и угасанию чувства достоинства, к доброте вялого, тряпичного существа, к вынужденной доброте жертвы. К доброте пассивной, а не активной, к такой доброте, которая теряет свое основное качество – согревать других людей теплом активно заинтересованного сочувствия, проникновенного стремления к взаимопониманию. Это уже скорее не доброта в ее подлинном смысле слова, а покорность, непротивление, смиренность – иначе говоря, все то, что находится в опасной близости с равнодушием. Качества индивида, весьма удобные для окружающих его людей, но вряд ли могущие очеловечить их внутренний мир, окрасить радостью подлинной сопричастности их нравственное самочувствие. Если эти качества возобладали в характере человека, если они стали основными моральными чертами, то ценность такой «доброты» резко падает в глазах окружающих. Таких людей считают «добренькими», а не добрыми; и в этом есть свой резон: просто «добренькое» по значимости, масштабности, активности соразмерно мелкому, слабому, незначительному в духовном богатстве внутреннего мира человека. Доброта же выражает высокие, страстно-сильные, значительные ценности этого мира.