Антихрист

Начинается глава XVII видением «великой блудницы, сидящей на водах многих», т. е. широко распространяющей свое влияние: «с ней блудодействовалн цари земные, и вином се блудодеяния упивались живущие на земле» (XVII, 2). Ее показал один из семи ангелов, имевших семь чаш гнева Божия, к ним по смыслу относится и содержание этой главы. «Великая блудница» есть здесь общее и предварительное качественное обозначение царства зверя, civitas diabolica, Ангел обещает «показать над нею суд» (1) и ведет ее для этого «в духе в пустыню» (3). Этим обозначением «в духе» выражается, конечно, особая пророческая вдохновенность, сила и значительность этого образа. «Пустыня», очевидно, есть здесь символ духовной пустоты и опустошенности (параллель и противоположность этому же образу в XXI, 10, где говорится: «Вознес меня в духе на великую и святую гору»). «И увидел я жену, сидящую на звере багряном» (багряный цвет здесь символ богатства и великолепия). Здесь, как мы видим, образ жены и зверя внешне и внутренне сближаются до духовного отожествления. (Конечно, и здесь также напрашивается на параллель по контрасту «жена, облеченная в солнце» XII главы.) Прежние атрибуты зверя, семь голов и десять рогов, известные нам из гл. XIII, повторяются и здесь (3) вместе с именами богохульными (кроме лишь 10 диадим). Если в XIII главе зверь описывается преимущественно со стороны своей звериности (XIII, 2), то здесь на первом месте выступают черты богатства и роскоши: «…и жена облечена была в порфиру и багряницу, украшена золотом, драгоценными камнями и жемчугом и держала золотую чашу в руке своей, наполненную мерзостями и нечистотою блудодейства ее» (4). В этой символике, не требующей объяснения, следует, однако, особо отметить золотую чашу как, может быть, представляющую собою кощунственную пародию на чашу евхаристическую. «И на челе ее написано: тайна, Вавилон великий, мать блудницам и мерзостям земным» (5). Надписание имени на челе, двойственное блуднице, соответствовало такому римскому обычаю[336]. «Тайна» не относится здесь к особому содержанию Откровения, но указывает на иносказательное или мистическое значение этого географического наименования. Вавилон вообще означает civitas diabolica в разных его проявлениях, в политическом, как и в духовном, и здесь соединяются оба эти значения. Антихристианский характер «Вавилона» выражается в том, что «жена упоена была кровию святых и кровию свидетелей Иисусовых» (6). Ей усвояется власть и воля к гонениям на христианство. В ответ же на «удивление великое», которое вызывает это как будто несвойственное жене свойство, изъясняется ангелом «тайна жены сей и зверя, носящего ее, имеющего семь голов и десять рогов» (7)· «Тайна» и здесь указуст на сокровенный, символический смысл этого образа, который является общим для «жены сей и зверя». Ему дается прежде всего следующее определение: «зверь, которого ты видел, был и нет его». В этой части оно даже дважды повторяется в 8–м стихе, в начале его и в конце, очевидно, для того чтобы придать ему большую значительность и торжественность. Поскольку зверь в качестве антихриста пародирует Агнца, к нему и применяется священная формула, выше употребленная не раз в отношении к Агнцу: «был и есть и грядый», но здесь она восполняется еще и отрицанием: «был и нет его». Эта же формула в двух своих применениях имеет различное и даже противоположное окончание. В первом случае она кончается так: зверь «выйдет из бездны и пойдет на погибель», это есть судьба антихриста. Во втором случае о нем же говорится так: «зверь был и нет его и явится». Это намек на суеверие эпохи о Nero redivivus — умершем и воскресшем Нероне, в применении к антихристу, пародирующему Христову смерть и воскресение. Сначала произносится о нем суждение по существу, а затем относящееся к его ложному знамению: «удивятся те из живущих на земле, имена которых не вписаны в книгу жизни от создания мира, видя, что зверь был и нет его и явится». Это «удивление» будет не всеобщим уделом, а лишь тех, которые будут сами ему доступны, поскольку они не принадлежат к числу избранных, «не вписаны в книгу жизни». Этот текст представляет, несомненно, некоторую догматическую трудность, поскольку он звучит в духе предестинационизма[337], и притом в нем говорится именно о предопределении к погибели или, во всяком случае, к тяжелому искушению, пред которым обреченные на него являются беззащитными. В этом смысле Откровение XVII, напрашивается на сопоставление с звучащими также в смысле предестинационизма и трм создающими сталь большие трудности для догматической экзегезы[338] текстами ап. Павла, Рим. VIII, 29 («кого Он предузнал, тех и предопределил») и IX, 11 («когда еще не родился и не сделал ничего доброго, — дабы изволение Божие в избрании происходило не от дел, но от Призывающего») и IX, 18: «Итак, кого хочет милует, а кого хочет ожесточает». Однако это фигуральное выражение о «не вписанных в книгу жизни от начала мира» именно по догматическим основаниям не должно быть понимаемо буквально и в прямом смысле. Иначе оно вело бы к самому мрачному фатализму, такой обреченности на погибель, которая несовместима с любовью Божией и Его благостью. Очевидно поэтому, что здесь говорится лишь о преду ведении Божием относительно различных путей жизни человеческой. В числе их оказываются и такие, которые свободой человеческой определились хотя и не к окончательной погибели, но, во всяком случае, к путям трудным и стропотным. Более того не сказано в этом тексте, не имеющем к тому же прямой догматической точности, и вообще не свойственной образному языку откровения.