Антиквар. Повести и рассказы

Явился чуть не засветло, но застал лишь служку. Купил у него свечей и, отвесив поясные поклоны пустой церкви, прошел вперед и поставил первую Христу Спасителю. Как бы не так: свеча качнулась и упала, дымя погасшим фитильком. Я поднял ее, снова зажег, но со второй пошел уже к Божией Матери, патронессе храма. Эта не упала, но загасла сама, даже без дымка. Тоже зажег ее второй раз и с третьей двинулся к Николе – заступнику воров и лихих людей. Тут свеча не упала и не погасла. Тут я и простоял весь час, моля его о предстательстве, пока не явился сам поп. Но все было зря. Я не мог принудить себя рассказать ему главное: о Жене и Наташе. И заранее знал, что не смогу, сколько раз уж пробовал. Об Инне тоже не смог. Его епитрахиль легла мне на голову без всякого толку. На службу я не остался и назавтра к причастию решил не ходить. Скользнул на улицу, торопясь домой сквозь дым, – и тут-то со мной приключился дикий случай. В голове мутилось, я не смотрел по сторонам, когда вдруг – сам не знаю как – приметил, что шагах в трех впереди меня идет очень знакомый мне человек, только все не мог вспомнить, кто именно. И внезапно, в один миг, понял ктó. Сны имеют силу в яви. Это был Он – мой чудный спутник из страшного сна с грозой, только теперь Он был в темном длинном пальто, щегольских ботинках, на которые ниспадали тоже длинные темные брючины брюк, и в такой круглой с полями шляпе, какие носят хасиды. На ходу Он, мне почудилось, глянул через плечо – и улыбнулся мне. Я понимал свое безумство. Но, в конце концов, Сведенборг, пусть он и еретик, повстречал же Его вот так, на улице, в Лондоне. Почему нет? Плохо помня, что делаю, я бросился к Нему – и вот тут-то все и случилось. Не знаю, на чем я поскользнулся, но упал на колени, прямо на асфальт, и сильно ушиб правую чашечку. В то время как Он повернул голову – и я похолодел. Это был вовсе не Он, это был второй персонаж того сна, и теперь, глядя на меня, посреди грязной улицы, на коленях, он мерзко захихикал и скрылся в дыму.

Уже зная, что попросту обознался, что сон ни при чем, что Сведенборг – ерунда, а проходимец – лишь дурной щеголь и всё, я кое-как встал на ноги и заковылял к себе. Пришел домой задыхаясь, повалился на кровать и, кажется, задремал. Проснулся же с страшной мыслью.

Вечная Сонечка Мармеладова? Куда там, нет! Это из школьной программы моей матроны. Не рассчитанной на таких, как я. Вечный Порфирий, вот кто! Он и есть – вечный. А Сонечка – так… Это он, не она отпускает нам – щедро – дни. Мол, погуляйте, подумайте. Потом сами придете. И идем, идем! Знаем ведь, что выдумка всё, что никогда таких Порфириев Петровичей нигде не водилось, как разве только в мозгу его припадочного создателя, знаем. Знаем, что ни один сыщик – ни тогда, ни после – в нем себя не увидит или тем паче в себе его. Знаем и это, но идем. Все равно идем. И что Сонечка, конечно, правдивей его во сто крат, что она – на каждом шагу, а он – выдумка, мечта, это тоже знаем. Но что нам до нее? Нам он нужен. Ибо гордыня в нас пуще смирения, и меднолобый чин слаще нам, чем поп. Идем.

Да неужто ж пойду? К Сорокину? С признанием? Под стражу? А как же Инна? Как же ее мать? Пусть гибнут? Пусть пропадают – одна затравленная, без средств, без крова над головой, другая безумная, в медицинском застенке? А я предам их и побегу на себя доносить? Так ли? Так ли, Господи? И вот после церкви, после лже-Сведенборга, после смутной дремы своей, похожей больше на обморок, но не глубокий, без потери чувств (этих жалящих, безжалостных чувств), я открыл глаза и сел на постели и уже твердо знал и сказал себе, что да, пойду. Вопреки логике. Вопреки всему. Что бы там ни было – пойду. Ибо больше идти мне некуда.

И вот тут – тут я вскочил и заметался по комнате, хромая от боли в колене. Прежде я думал так: