Антиквар. Повести и рассказы

В последнее время С. А. снова принялся читать, уже без мысли найти решение вопросам, а лишь для удовольствия, следуя настроению. Абрам Соломонович в течение этих лет читал мало, но постоянно и не так, как С. А.: он строго отбирал книги и прочитывал их с медлительным вниманием. Теперь, последние года два, он читал Толстого – романы и поздние статьи. Утомляясь переездом от своей квартиры до квартиры С. А., он стал чаще оставаться ночевать у сына и иногда задерживался и на несколько дней. С. А. это было приятно. Снова, как прежде, Абрам Соломонович выходил утром на кухню к чаю, иногда в халате или в майке. Его тело все еще сохраняло видимость силы и подвижности, и только лицо, старчески-одутловатое, утратив тонкость черт, сделалось невыразительно, словно угасло.

Иногда, тоже как прежде, Абрам Соломонович принимался говорить, только тише и сдержанней и уже не касаясь намеренно себя или других. Он говорил, что люди придают слишком мало значения обыкновенным вещам. Бывают привычки, общие для всех, например – семья; о ней почти не думают или думают между прочим, как о чем-нибудь очевидном, а между тем не видят ее смысла. Может быть, и прав был Уайльд, говорил Абрам Соломонович, считая, что семья, брак убивают индивидуальность. Человек действительно растворяется в своей жене и своих детях. Это так, но зато семья враждебна его самости, его ячеству. Она его вынуждает видеть, что не он один на свете и не весь свет для него. Если бы не семья, то и все общество было бы войною всех против всех, однако нельзя всю жизнь только лишь воевать. Помимо войны необходим мир, нужно уметь любить других и самому жить в любви. Кроме семьи, этому негде научиться. И, может быть, у нас, в России, семья еще особенно важна.

У нас, русских, продолжал он думать и говорить (он теперь думал так), есть эта черта отношения к своему как своему, родному: у нас никого не исключают до конца из этого круга родственности и даже жестокость у нас семейная. У нас нет прав, все наши законы – фикция в сравнении с этим чувством семейной тоже справедливости. У нас всё еще наказывают и прощают, а не казнят или милуют. У нас поэтому нельзя ни в чем создать и администрацию: официальная видимость тотчас подменяется какой-то домашней, свойской сутью…

– Конечно, от этого злоупотребления, – заключал он печально. – Но бороться с этим нельзя, это все равно что с собственной душой. Может быть, мы дики… и потому-то и важна семья: она все заменяет и заменит.

Он уставал и останавливался, а С. А., слушая его, кивал уважительно или иногда, слегка, тоже очень уважительно, спорил. Но в общем, даже не вникая глубоко в смысл слов, С. А. был согласен с Абрамом Соломоновичем, с его тоном и с тем общим ласковым чувством, которое заключалось в его словах. Старая ненависть к нему еще обостряла теперь ощущение любви в С. А., и он явственно видел, как смыкаются воедино в его душе две части, спрятанные им в понятие «отец».

Но бюллетень закрывался, Абрам Соломонович уезжал к себе, и снова начинались беспокойства для С. А. Он снова интриговал, снова мучился бессонницей, и опять летели годы незаметно, тем незаметней, чем трудней доставалась С. А. жизнь.

Он написал большую статью, посвященную советской графике послевоенных лет. В ночь перед обсуждением он не спал вовсе. Обсуждение на секторе составляло форму приема к печати, и именно здесь, в этом звене, обретали официальный вес все личные секторские отношения. С. А. боялся, что его провалят. «Но почему же, господи, – думал он лежа, – почему мы ссоримся? Почему вечно какие-то глупые недовольства друг другом, когда каждый из нас и так… обречен? – это выговорилось в нем словно само собой. Он вспомнил о вечной пропасти под ногами. – Это гнусно, – стал думать дальше С. А., – это подталкивание к краю, с деловым видом, без жалости. Или даже с жалостью. Почему нельзя… не подталкивать?» О собственных интригах он тут позабыл. На кухне с утра он был бледен и не смотрел на жену. Она вдруг поднялась, вышла в комнату и вернулась минуту спустя, держа перед собой что-то на ладони и смущенно улыбаясь.

– Помнишь? – сказала она. – Я его таскала в университет на экзамены. Чтоб не провалиться.

Она поставила на стол возле чашки маленького костяного слоника. Спустя полчаса С. А. ушел на работу со слоником в кармане. Перед этим он постоял, по обыкновению, с минуту перед стеллажом. Статья была принята, и слоник перекочевал на полку с иконами.