Антикварий

— Мы тщетно закаляем себя, чтобы переносить превратности нашего обманчивого мира с тем равнодушием, которого они заслуживают, — продолжал свою мысль антикварий. — Мы безуспешно стараемся быть неприступными и неуязвимыми существами, teres atque rotundus[239], как сказано у поэта. Но та отрешенность от бед и горестей человеческой жизни, которую сулят нам философы-стоики[240], так же недостижима, как состояние мистического спокойствия и совершенства, к которому стремятся иные безумные фанатики.

— И не дай нам небо, чтобы стало иначе! — горячо воскликнул Ловел.

— Пусть философские рассуждения не иссушат и не очерствят наши чувства настолько, чтобы их не пробуждало ничто, кроме требований нашей выгоды! Как я не хотел бы, чтобы моя рука стала твердой, подобно рогу, только для того, чтобы я мог избежать случайных порезов или царапин, так я не пожелал бы достигнуть такого стоицизма, который сделал бы мое сердце похожим на кусок жернова.

Антикварий смотрел на своего юного друга с сожалением и сочувствием.

— Подождите, молодой человек, — пожав плечами, ответил он, — подождите, пока вашу ладью не потреплют штормы шестидесяти лет жестоких треволнений; к тому времени вы научитесь зарифлять паруса, чтобы ваше суденышко слушалось руля, или — на языке мира сего — вы встретите много несчастий, устранимых и неустранимых, которые потребуют достаточного упражнения ваших чувств, хотя бы вы вмешивались в чужую судьбу лишь тогда, когда этого нельзя избежать.

— Что ж, мистер Олдбок, может быть, это и так. Но пока я больше похож на вас в вашей практике, чем в вашей теории, ибо не могу не быть глубоко заинтересованным в судьбе семейства, которое мы только что покинули.

— И у вас есть к тому основания, — ответил Олдбок. — Сэр Артур за последнее время испытывает большие затруднения, и меня удивляет, что вы о них не слыхали. А тут еще нелепые и дорогостоящие работы, которые ведет для него этот бродяга-немец Дюстерзивель…

— Кажется, я видел этого субъекта, когда случайно зашел в Фейрпорте в кофейню: высокий, угрюмый, нескладный человек. Он с большей уверенностью, чем знанием, — так по крайней мере показалось мне в моем невежестве — распространялся на научные темы, чрезвычайно решительно излагал и отстаивал свои мнения и мешал научные термины со странным, мистическим жаргоном. Какой-то простоватый юнец шепнул мне, что это ясновидец и что он общается с потусторонним миром.

— Он самый, он самый! У него достаточно практических знаний, чтобы рассудительно говорить с ученым видом, когда он считает собеседника осведомленным человеком. И, сказать правду, это его свойство, в сочетании с несравненным нахальством, некоторое время оказывало на меня действие, когда я впервые с ним познакомился. Но с тех пор я убедился, что в обществе глупцов и женщин он выступает настоящим шарлатаном: болтает о магистерии[241], о симпатиях и антипатиях, о кабалистике[242], о магическом жезле и прочем вздоре, которым в более темное время розенкрейцеры[243] обманывали людей и который, к нашему вечному стыду, в некоторой степени возродился в наш век. Мой друг Хевистерн встречал этого молодчика за границей и нечаянно обмолвился мне (ибо, надо вам сказать, он, прости его бог, верит во всю эту чепуху) о его истинной сущности. О, стань я халифом на один день, как почтенный Абу-Хасан[244], я бичами и скорпионами[245] выгнал бы этих мошенников из страны. Своей мистической дребеденью они успешно совращают души несведущих и доверчивых людей, как если бы одуряли их мозги джином, и затем с легкостью обчищают их карманы. А теперь этот странствующий шут и подлец нанес последний удар, который довершит разорение древней и почтенной семьи!

— Но как же он мог вытянуть у сэра Артура такие значительные суммы?

— Право, не знаю. Сэр Артур — добрый и достойный джентльмен, но, как вы сами могли судить по тем бессвязным мыслям, которые он высказывал насчет языка пиктов, разумом он далеко не блещет. Поместье его — неотчуждаемое родовое владение — не может быть заложено[246], поэтому он всегда нуждается в деньгах. Обманщик посулил ему золотые горы, и нашлась одна английская компания, согласившаяся авансировать крупные суммы, боюсь — под поручительство сэра Артура. Несколько джентльменов — я, осел, тоже был в их числе — вступили в это предприятие, внеся каждый свой небольшой пай, а сам сэр Артур понес большие издержки. Нас завлекли видимостью серьезного подхода к делу и еще более благовидной ложью. Теперь же мы, как Джон Баньян, очнулись и видим, что все это был сон[247].

— Меня удивляет, что вы, мистер Олдбок, поощряли сэра Артура своим примером.