Антикварная история

Он встал и пошел прочь, а Маша долго сидела с саблей на коленях, поглаживая ножны и размышляя о том, как трудно терять людей. Особенно хороших.

Трель телефона она услышала не сразу, а потом, спохватившись, судорожно выхватила из кармана сотовый и ответила:

– Да!

– Это я, – сказал обычным тоном ее самый любимый человек. – Ты где? Я за тобой приеду.

– Приезжай, пожалуйста, поскорей. Я ужасно соскучилась.

– Жди.

Она засунула телефон в сумку и посмотрела в окно. Город занесло так, что праздничное убранство скрылось под снегом. Словно бы и нет его, праздника. Но это не так. Наступит вечер, зажгутся огни. От их тепла снег растает, и Питер вновь засияет чудесными красками. Надо только чуть-чуть потерпеть. Эта метель и мутное небо – не навсегда.

Сейчас у нее на душе пасмурно. Еще хуже капитану. Но если перетерпеть, пережить это ненастье, то тепло все равно наступит.

Но это будет потом, а пока…

Музыкант и его муза

На Петроградской стороне, как обычно, было холодней, чем в других частях города. Или просто ему нравилось так думать. Неважно. И пусть ветер ломится в окно, заставляя старые ставни дребезжать от страха, пусть из щели в углу нещадно дует, это уже никогда не сможет повлиять на его настроение, потому что теперь он живет, ощущая непрерывное и ничем не заслуженное счастье. У его счастья удивительное по красоте имя – Тата.

Она давно позвала его к столу. Из кухни доносились дивные запахи жареного мяса и выпечки. Яков Михайлович ловил носом волшебные флюиды, но все никак не мог оторваться от компьютера.

С экрана на него смотрели две женщины – Александра Романова и Анна Соболева.

Две женщины. Две страдалицы. Каждая их них прошла свой путь до Голгофы. Как неожиданно переплелись их судьбы, хотя они никогда не встречались. Какая удивительная судьба ожидала их камеи. Как все переплелось, чтобы через цепочку счастливых и горьких совпадений, неслучайных случайностей закончиться, а потом вновь начаться в другом тысячелетии. Юнг называл это «многозначительными синхронизмами».

Яков Михайлович задумчиво смотрел на лица женщин. Неслышно подошла Тата и заглянула через плечо.

– Трагичная судьба, правда?

– У женщин?

– И у камей тоже. Одна канула в небытие, другая сто лет томилась в неволе у убийцы. Бррр… Даже представить жутко.

– Они практически повторили судьбу друг друга.

– Может быть, теперь, когда камея вернулась к настоящим хозяевам, ее судьба изменится.

– Уверен в этом! Свое она уже отстрадала! Теперь ее судьба зависит от той, кому она будет принадлежать!

– Мария, кажется?

– Прекрасное имя, не так ли? Светлое. Внушает надежду.

Тата улыбнулась его горячности и, нагнувшись, крепко поцеловала.

– Мы будем не просто надеяться. Мы будем верить.

– И любить?

Он заглянул ей в глаза.

– И любить, разумеется. Как же без этого!

Письмо Николая

Вадим втащил ее в квартиру, быстро стянул с нее верхнюю одежду и повел в комнату.

– Вчера я решился разобрать архив отца, хотя архивом его назвать сложно. В основном копии его жалоб во все инстанции. Я стал читать, но до конца не смог.

– Неинтересно стало? – спросила Маша, устраиваясь на диване. Вадим подал ей кружку с горячим чаем.

Господи, ну как же это приятно, когда о тебе заботятся!

– Не в этом дело. Оказалось, что это очень больно. Умного, сильного человека буквально раскатало по бревнышку. И знаешь, что самое противное? Чем активнее и убедительнее он доказывал свою невиновность, тем сильнее его давили.

– Он не мог доказать невиновность своего прадеда, у него не было такой возможности, поэтому все его аргументы воспринимались как жалкие оправдания.

– Да, но меня поразило другое. Отец сохранил протоколы заседаний всяких товарищеских и нетоварищеских судов. Знала бы ты, с каким наслаждением его распинали. Особенно близкие друзья. Прямо с плотоядным удовольствием. Я не мог читать. Хотелось прибить кого-нибудь.

Маша схватила его за руку.

– Успокойся. Не надо теперь.

– Ясно, что ничего поправить нельзя. Нет ничего хуже бессилия. Может тебя разорвать на части.

– Я понимаю.

– Впервые мне стало жалко отца. До жути.

Они помолчали. Вадим смотрел в окно и пытался успокоиться. Потом повернулся и посмотрел ей в глаза.

– В архиве сохранилось несколько вещей, принадлежавших Анне Гильберт. Думаю, ее сын хранил их, сколько мог, а потом завещал детям. Вот, смотри.

Вадим встал и, взяв со стола, протянул Маше потертую и почти совершенно развалившуюся шкатулку из плотного картона с наклеенной на крышке картинкой. Внизу было написано: «Кондитерская Товарищества «А. И. Абрикосов и сыновья», Невский проспект, дом 40».

И какой-то рисунок, совершенно стершийся.

– Я знаю, в таких раньше пирожные продавали, – сказала Маша, осторожно заглядывая внутрь.

В коробке лежало несколько писем, шелковый носовой платок и старый кожаный бумажник.

– Готтлиб говорил мне, что Анна передала семейные фотографии и письма мужа брату в Германию.

– Выходит, не все, – доставая хрупкие листочки, сказала Маша.

– Это письма Анны. На одном из них дата – март двадцатого года. Она продолжала писать Николаю, когда он был уже мертв.

– Не могла поверить.