Все виды бумаги – как обычная или фактурная, так и цветная – серая, синяя, голубая и так далее, которые употребляются для оборачивания книг в типографии, – есть обертка. Главное, что отличает обертку от обложки, – полное отсутствие типографского текста. То есть все умные выражения типа «слепая обложка», «глухая обложка», «немая обложка» и так далее, которые можно встретить в книговедческой литературе, свидетельствуют лишь о неграмотности авторов таких описаний. Единственный вариант, когда на обертке может иметься текст, да и то с внутренней стороны, – это когда бумага для обертывания книг бралась из брака или лишних листов той же типографии.
Отсутствие какого-либо текста на обертке говорит о сугубо временном характере такой одежды для книги; так и есть: основная цель обертки – предохранить книгу от повреждений и загрязнений по пути к переплетчику, а уже переплетчик сорвет обертку и оденет книгу в надлежащего вида и величия переплет. О существовании оберток мы знаем преимущественно по тем экземплярам, которые залежались на типографских складах, – именно в таком вот виде распродавались издания со склада Академической типографии в Петербурге. Причем есть книги, которые намного более редки в переплете эпохи, нежели в таком «складском» виде; к примеру, экземпляры «Древней российской истории» Ломоносова 1766 года в переплете эпохи – ненаходимы, тогда как постоянно в продаже имеются экземпляры в переплетах новейшего времени, под которыми находим необрезанный («лохматый») экземпляр с сохранением издательской синеватого цвета обертки. Секрет состоит в том, что вплоть до начала XX века почти весь тираж этой книги лежал на складе Академии наук и никто не хотел покупать экземпляры – ведь вышло не одно собрание сочинений писателя. И таких вот неразошедшихся в свое время книг, преимущественно академической печати XVIII века, дошло до нас немало.
Бывает, что речь идет не об издательской обертке – каковая есть самый распространенный тип, но о позднейшей и даже библиофильской. Ведь если к собирателю приходит в коллекцию книга без переплета, обложки или обертки – только в виде книжного блока, он не обязательно сразу же бежит к переплетному мастеру, чтобы тот одел ее в новый богатый переплет и украсил корешок инициалами новобиблиофила. Много тактичнее, особенно если речь идет о тонких книгах или же о поэтических сборниках начала XX века, сделать обертку, согласующуюся с духом времени.
Кроме того, известен один из крупнейших ленинградских коллекционеров прошлого – Всеволод Александрович Крылов (1898–1986), чья коллекция более славилась количеством, нежели качеством. Он страстно собирал летучие издания, но «для лучшей сохранности» сам вставлял (или наглухо заклеивал) их в обертки из обычных обоев, и отсюда даже была шутка относительно «обойного типа» ленинградских библиофильских переплетов.
Это переходный вариант от издательской обложки к переплету. Он, по сути, представляет собой печатную обложку, но наклеенную на более плотную картонную переплетную папку, в которую вставляется книга при переплете в типографии. Отсюда и второе название картонажа – «папочный переплет».
Особенно он был распространен в Европе в конце XVIII века, а увлечение картонажем как вариантом издательского вида печатных изданий активно начинается в 1820‐х годах. Собственно, период расцвета его относится в тому времени, когда для лучшего спроса стало необходимо выпускать книгу в каком-никаком, но твердом переплете, пускай и недолговечном. И заканчивается этот период в середине XIX века введением коленкора и устройством машинных переплетных цехов в типографиях.
Именно в этот период, особенно в 1820–1830‐х годах, картонаж в России имеет наилучший с художественной точки зрения вид: он изящен и строг. Даже более того: типографии обычно выпускали лишь малую долю тиража именно в картонажах, поскольку привычка к традиционному переплету всегда была сильна. Но именно экземпляры в картонаже порой были некоторой особенной частью тиража, которая шла на подношения и выдавалась автору… Многие помнят прекрасные экземпляры «Северных цветов» в картонажах – несбыточная мечта любого коллекционера. Некоторые из прижизненных изданий Пушкина мы также имели счастье видеть в издательских картонажах.
Несмотря на относительную дешевизну и практичность, сразу проявились и недостатки картонажа: в употреблении он оказывается излишне марким, его углы быстро ветшают, корешок трескается и отваливается… И вполне понятно, почему он так и не прижился в XIX веке. Но в XX веке, особенно в первые десятилетия советской власти, картонаж вновь приобрел право на жизнь – он активно употреблялся для массовой книги.