Антиох Кантемир. Его жизнь и литературная деятельность

Анна Иоанновна, правда, будет обязана ему престолом, но чувство благодарности не всегда прочно, или, как говорит наш историк, «Голицын знал, что сначала будут благодарны, но потом какой-нибудь сын конюха русского или курляндского через фавор оттеснит первого вельможу на задний план; надобно дать вельможеству самостоятельное значение». В таком духе и были составлены знаменитые кондиции, предложенные будущей императрице; власть ее была подчинена Верховному совету, т. е. Голицыну, и только для виду была сделана ссылка на «шляхетство», т. е. дворянство. Кондиции были посланы Анне Иоанновне в такой момент, когда в первопрестольной столице собралось по случаю ожидавшегося бракосочетания Петра II с сестрой его фаворита, княжною Екатериной Долгорукой, все знатное «шляхетство». И что же мы видим? Как только разнеслась весть о затее Тайного совета, тотчас же произошло сильнейшее волнение, и обнаружилось большое недовольство. Но Голицыну удалось сдержать его. Сенат, генералитет, представители дворянских фамилий, – все это собиралось, волновалось, кричало, но оказывалось бессильным перед волей Голицына. Вот что пишет Прокопович по поводу собрания, в котором одобрены были кондиции: «Никого, почитай, кроме верховных, не было, кто бы, таковые слушав, не содрогнулся, и сами тии, которые всегда великой от сего собрания пользы надеялись, опустили уши, как бедные ослики; шептания некие во множестве оном прошумливали, а с негодованием откликнуться никто не смел. И нельзя было не бояться, понеже в палате оной, по переходам, в сенях и избах многочисленно стояло вооруженное воинство». Таково было собрание, одобрившее кондиции. Понятно, что при таких условиях одобрение это не могло быть прочным, и тотчас же начались сомнения, колебания. Сенаторы, генералы, шляхетство раздробились на партии, из которых главными были кружки князей Барятинского и Черкасского; душою же первого был наш известный историк Василий Никитич Татищев, а второго – Кантемир. Но были и многие другие кружки, и все они с одинаковою горячностью обсуждали поднятый Верховным советом вопрос. Вопрос этот, собственно, касался будущей формы правления, на самом же деле речь шла о том, как бы «себе полегчить», по меткому выражению Голицына, а «полегчить» себе означало не только «прибавить себе воли», но и – главное – свалить с себя многочисленные государственные повинности, возложенные на дворянство русскими царями вообще и в особенности Петром I. Это отлично понял Голицын, который, ограждая в кондициях права Верховного Тайного совета, в то же время выговаривал облегчение повинностей, возложенных на шляхетство, ни единым словом не упоминая о том, что и остальные сословия несут тяжкие повинности. Во всем этом движении, вызванном знаменитыми кондициями, нет духа солидарности всей земли русской перед государственною властью; есть лишь забота шляхетства о своем благополучии. Голицын думал опереться именно на шляхетство, вызвать в нем убеждение, что он, т. е. Верховный Тайный совет, сумеет оградить материальное его положение полнее и лучше, чем царская власть, налагавшая на дворянство все новые тягла и сокращавшая его права и привилегии. Но тотчас же обнаружилось, что дворянство именно Голицыну не доверяет и относится чрезвычайно скептически к деятельности Верховного совета. Этому нельзя было не удивляться. Несомненно, Голицын представлял из себя плоть от плоти, кость от костей древнерусского боярства, несомненно, он сознавал объединявшие его интересы; мы даже не станем отрицать, что до известной степени Голицын как один из самых образованных представителей этого дворянства был человеком идеи, защитником и поборником аристократического принципа; но в то же время он далеко не был безупречным в нравственном отношении человеком: запятнал свою личность корыстолюбивыми поступками, в том числе такой вопиющей несправедливостью, как лишение нашего сатирика принадлежавшего ему по праву отцовского наследия. Несмотря на троекратное постановление сената о выдаче из наследства князя Дмитрия Кантемира четвертой части вдове его, благодаря проискам того же Голицына, и мачеха Антиоха не могла добиться своего законного права. Мы не станем приводить здесь других аналогичных фактов, так как и упомянутые достаточно характеризуют всемогущего временщика. Очевидно, такой деятель не мог возбуждать к себе доверия, и дворянство отнеслось к нему скептически, предпочитая решить назревший вопрос самостоятельно. Мы видим, что в многочисленных кружках, обсуждавших его, были составлены разнообразные проекты пересоздания политического устройства нашего отечества: проект сената и генералитета, Мамонова, Алабердеева, Мусина-Пушкина и других; кроме того, сюда же относятся конспект шляхетских совещаний, проект тринадцати и «способы, коими, как видитца, порядочнее, основательнее и тверже можно сочинить и утвердить известное, столь важное и полезное всему народу дело» – с добавлениями к нему. Мы не можем входить здесь в обсуждение всех этих проектов, но должны указать на основную их мысль. Прежде всего нас поражает, что ни один из них не касается сущности власти Анны Иоанновны и не упоминает ни о самодержавии, ни об ограничении монархической власти. С другой стороны, видно, что составители этих проектов чрезвычайно озабочены другим вопросом, именно вопросом о том, как бы предотвратить наложение на шляхетство новых повинностей, и только с этой точки зрения предлагают разные формы организации центрального правительства. Их занимает еще и другой вопрос: как бы оградить себя от произвола нескольких аристократических фамилий. Таким образом, мы видим, что движение приняло практический характер. С одной стороны, у дворянства живы были в памяти повинности, наложенные на него царской властью, особенно Петром I; с другой стороны, оно убедилось, что не удастся «прибавить себе воли» и в том случае, если во главе правительства будут стоять представители самого дворянства. Следовательно, надо было искать выход, и его многие усматривали в том, чтобы само шляхетство приняло участие в управлении государственными делами. Но на этом и обрывается ясно осознанная цель. Вопрос поставлен был на почву практическую, но, очевидно, составители проектов не знали, как осуществить свою практическую мысль. В чем должно было заключаться ограничение монархической власти, чтобы оградить себя от произвола одного лица или нескольких лиц, – вот на этот вопрос составители проектов не в силах были дать себе внятный ответ.