Антипитерская проза

Ветка видела, что нравится гостю. Она откинулась на стуле так, чтобы придать своей извилистости последнюю, ложбинчатую истому. На горле у нее тлели припудренные засосы, похожие на следы от фаланг. Гайдебуров обратил внимание на ее слюнявые, бессильные губы, совершенно ювенальный, бодрый овал, ясный, по-своему отзывчивый и предупредительный взгляд. Им она начинала опекать своего мужчину. Смеялась она одной стороной рта, как будто с другой стороны у нее недоставало зубов.

Когда Софья пододвинула свою табуретку поближе к Гайдебурову, Ветка наконец-то телеграфировала Гайдебурову воздушный поцелуй — уже беспокойный и полный упреков. Ветка еще больше развалилась на стуле и задела носком сапога штанину Гайдебурова.

Мансур оглянулся на Раджаба и спросил то ли у Антоши, то ли у Сережи:

— Скажи, кто ты по жизни? Вот я по жизни — мужик. А ты кто, проститутка, что ли?

— Начинается, — протянул Антоша.

— Мансур в своем репертуаре, — поддержал Антошу Сережа.

— Как будто ты не знаешь, Мансур, что Антоша — Шерочка, а Сережа — Машерочка, — сказала Люба.

— Я-то знаю, — говорил Мансур. — Шерочка с Машерочкой. Витальич-то не знает.

— Догадываюсь, — сказал Гайдебуров.

— Шерочка с Машерочкой, — не унимался Мансур.

— Не учите жить, помогите материально, — отзывался из смежной комнаты Антоша или Сережа. Оба застилали одну кровать, шептали непроницаемо и непримиримо.

— Иди воруй! — громко говорил Мансур.

— Ой, Мансур, прекрати! У нас гости.

— Че ты мне рот затыкаешь, Шерочка? Иди воруй! Не будь проституткой, Антоша!

— Я не Антоша, я Сережа.

— Э, какая разница? Иди воруй!

— Куда ты меня гонишь из моей квартиры?

— Э, это не твоя квартира. Шахер-махер с Иван Васильичем сделали.

— Я же и тебе помог, Мансур, жилплощадь здесь получить.

— А Иван Васильич еще не поменял профессию? — спросил Гайдебуров.

— Э, зачем? Он комендант.

— Комендант? Понизили, что ли?

— А я вот по жизни — алкоголичка, — заявила Софья.

— Ты не алкоголичка, ты пьяница, — поправил Мансур.

— Да, я по жизни пьяница, — подтвердила Софья.

— Удивительно, что среди ваших тоже бывают пьяницы, — сказала Люба.

Ветка забросила ногу на колени прямому Мансуру и уцепилась усмешкой за снисходительный взгляд Гайдебурова. Мансур с видимым презрением стряхнул ее ногу и увидел обоюдное одобрение Раджаба и Гайдебурова.

— Э, че ты мне свой мосол бросаешь?

Раджаб вполголоса разговаривал с Гайдебуровым о Чечне, о тейпах, о вендетте, шариате, о податливости России, о русских рабах, о кавказских набегах.

— Скажи, Раджаб, почему у себя на родине вы джигиты, а в России — бандиты? Почему своих женщин вы боготворите, а русских ни во что не ставите?

— Разве мы виноваты, что ваши женщины — бляди?

— Мы виноваты. Я не понимаю, чего мы боимся и почему не можем дать отпор?

— Вы слабые. Вы не держите себя в руках. Вы не защищаете своих сестер, не уважаете своих стариков.

— Русские разделены. Наша огромная территория нас разомкнула.

— Отдайте лишнее по-хорошему. Все равно не удержите.

— Жизнь тяжелая.

— Жизнь у всех тяжелая. На Кавказе всегда тесно было.

— Лет через тридцать Питер почернеет, — отозвался Антоша. — Здесь, в общаге, прикинь, Леонид Витальевич, десять лет назад жили три семьи из Дагестана, а теперь полдома — черные.

— Э, тебе что, плохо от этого, Антоша? Ты с Иван Васильичем комнаты за бабки оформлял.

— Мансур! Гм, за триста долларов? Это что, деньги?

— Такую вы с Иван Васильичем цену высокую установили.

Раджаб, Мансур, Фрунзик, даже русский Борис из Баку одинаково, памятливо захохотали.

— Потому что дураки были.

— Иди воруй, Антоша!

— Что ты ко мне пристал, Мансур? Не могу я воровать.

— Э, ты даже воровать не можешь.

— А я по жизни — русская женщина, — вспомнила давний вопрос Люба и выпила водку в одиночку. — Но не блядь, заметьте!

Мансур дернул расписным плечом, Раджаб шмыгнул носом. У него была битая носоглотка.

— Ты не женщина, ты баба! — вспыхнул Антоша.

— Не тебе судить, Шерочка! — парировала Люба и закинула свои тяжелые красные руки за голову, так, чтобы груди вздыбились и раздельно, с могуществом устремились в разные стороны.

Люба не торопилась опускать руки, чтобы Гайдебуров и прочие мозгляки успели бы восхититься ее сочной женской силой и запомнили бы ее такой монументальной надолго.

— Ух ты, моя жертвочка! — гладил Антоша Веткины редкие пряди.

Ветка перехватывала взгляды Гайдебурова и с веселым нажимом направляла их в соседнюю темную комнату, пахнущую застеленным ложем и каким-то искусственным дымком. Сережа шептал в ухо Гайдебурова нетерпеливым речитативом:

— Леонид Витальич! Леонид Витальич! Она все делает, все делает. Леонид Витальич!

Гайдебуров вдруг обнаружил, что русский Борис из Баку смотрит на него с подавленной неприязнью. Бориса, видимо, раздражало, что эта девочка Ветка достается не ему, чистому, порядочному юноше, а какому-то сорокалетнему дядьке, жирному и липкому.

— А я по жизни теперь — никто, — сказал Гайдебуров и увидел насмешливое недоверие Раджаба.

— Господин Никто, что ли? — подмигнул Мансур и повел разукрашенным плечом.

— Оказывается, очень хорошо быть по жизни никем, — подтвердил Гайдебуров.