Антиподы

Последние двести метров они с Минаевым бежали и подзадохнулись изрядно. У обоих лица красные, хоть прикуривай, а груди ходили, как меха в кузнице… Видать, спортом мало занимались — вот сердечки и пошаливали…

— Кажется, мы не последние, — с придыханием сказал Паромов. — Нет следователя прокуратуры и судебно-медицинского эксперта. И что-то кинолога с собакой не видать…

— Угу, — угукнул Минаев.

Запыхавшийся, он на большее был неспособен.

— Хотя какой от них толк? — продолжил Паромов, стараясь восстановить дыхание. — Как всегда собака покрутится, покрутится на месте, а потом пойдет метить ближайшие деревца и кустики. Это только в кино пес Мухтар жуликов на чистую воду выводил. А у наших кинологов псы совсем не Мухтары…

— Как всегда! — выдохнул старший участковый. — Но нам от этого легче не будет. Сейчас получим, что пришли поздновато. И что никакой информации не имеем. Ладно, — отсекая прочь сомнения и пустые разговоры, махнул рукой, — пошли докладываться, что прибыли. А там видно будет…

Паромов, исходя из опыта, полученного при раскрытии убийства Дурневой Натальи на улице Харьковской осенью прошлого года, никаких вопросов Минаеву о том, что делать на месте происшествия, не задавал. Знал, что это пустой номер. Молча последовал к начальнику отдела.

Водитель Карпенко Виктор побежал к своей «Волге», по дороге что-то сказал Чинникову Николаю, водителю автомобиля Конева. Тот кинул — понял, мол… Вскоре обе «Волги» сорвались с места и полетели в сторону поселка.

Воробьев, увидев приближающихся к месту происшествия участковых, недовольно и едко попенял:

— Что-то вы подзадержались, господа участковые. Все уже здесь, а вы все тянетесь, как сопли на морозе, хотя должны быть первыми на месте происшествия.

— Мы и так бегом бежали, — стал оправдываться Минаев, как старший по званию и должности.

Он хрипло и учащенно дышал. Лицо по-прежнему было красным от прилива крови.

— Не на машинах же…

— Ладно, — пропустил намек Воробьев мимо ушей, — оправдываться будете потом, когда преступление раскроем. А пока подойдите поближе к трупу: возможно, опознаете? И думайте, как раскрыть. Любая информация важна. Убийство-то на вашем участке. Вам и ответ держать!

«Вот и начались «разборки полетов…» — тоскливо подумал Паромов и вслед за Минаевым поплелся к трупу.

Труп молодой женщины лежал на спине. Голова слегка на боку и запрокинута назад. Короткая, под мальчишку, стрижка. Волосы светлые, протравленные перекисью водорода. Глаза открыты и бессмысленно устремлены в небо. Руки разбросаны в стороны, словно перекладины креста. Ноги слегка согнуты в коленках и раздвинуты. Впалый живот. Расплывшиеся по поверхности тела небольшими бугорками груди с темными точками сосков. Все бледное, серое, мертвое, угловатое и обостренное безжизненностью.

Черный провал рта в овале серых губ. Брови подпалены. Следы точечных сигаретных прижиганий на губах, сосках грудей и лобке. В завитке светлых волос лобка застряла полусожженная спичка — по-видимому, пытались поджечь волосяной покров. На икрах ног превратившиеся в коричневую пленку подтеки сочившейся из влагалища крови. И самое страшное — из влагалища торчала толстая, в руку потерпевшей, длинная суковатая ветка.

— Боже, какой ужас! — тихо прошептал атеист Паромов, которому от увиденного стало не по себе. — Боже мой!

— Не говори! — отозвался также шепотом Минаев. — Всякого за свою жизнь насмотрелся, но такое вижу впервые. Садисты поработали. Изверги.

— Не опознали? — коротко и хмуро спросил подошедший к ним Конев Иван Иванович.

— Нет! — Отрицательно мотнули головами оба участковых.

— Тогда не хрен тут стоять, трупом любоваться… раскрывать надо… — срывая злость и раздражение, резко бросил Конев. — Ну и участковые пошли — вечно ничего не знают. И за что только деньги получают…

— А опера знают? — тихо огрызнулся Минаев.

Конев то ли не расслышал, то ли счел никчемным вступать в полемику со старшим участковым инспектором. Он взялся одной рукой за ветку, торчащую из влагалища. Потянул. Она не пошла.

— Мать твою! — прохрипел в сердцах.

И уже обеими руками резко рванул ветку на себя.

— Не трогай! — запоздало крикнул Воробьев, понявший намерения своего заместителя по оперативной части. — Пусть остается… до прибытия следователя и судебного эксперта.

Но было поздно. Ветка с обломанными и торчащими сучками выскочила. Окровавленная. В слизи и кусочках вырванной из нутра плоти.

Внутри трупа что-то оглушающе — так, по крайней мере, показалось Паромову — чвакнуло. Словно что-то большое и объемное с облегчением резко выдохнуло… как порой на болоте: чвак! — и тишина.

Труп дернулся, словно оживая. Но тут же и застыл. Из влагалища медленно, тонкой струйкой, по икрам ног засочилась черная кровь.

Паромову стало дурно, и он, зажав рот рукой, побежал к кустам облегчать желудок. А возможно, и душу.

— Слабак! — констатировал подошедший к нему Василенко.

— Да шел бы ты… — сплевывая остатки липкой рвотной массы и вытирая ладонью губы, вяло огрызнулся Паромов.

К чувству стыда за свою минутную слабость примешивалась неловкость перед товарищами.