Антипутеводитель по современной литературе

То есть, конечно, Данилкин, работая над книгой, не манкирует сбором конкретных свидетельств, старается собрать в кучку живые черты персонажа и ездит «по местам боевой и трудовой». Автор нахваливает своих информаторов («поварих, бильярдистов, офицерских жен, всех тех, кто охотно идет на контакт») и сердится на ближайший гагаринский круг, не пожелавший разомкнуться и впустить биографа («молчит вдова», Герман Титов «бессовестным образом так и не рассказал ничего внятного», «так и не заговорил, в общем-то, Алексей Леонов»). Из-за этих упорных молчальников биографу приходится цитировать таблоиды и сетевой самиздат, заполнять пустоты цитатами из Пелевина и Экзюпери, а также собственными словесными конструкциями, благодаря которым книга порой выглядит каким-то недо-переводом с иностранного («Гагарин, выигравший поул-позишн», «представители гжатского подросткового истеблишмента», «дети хорошо представляли, как выглядит меритократическая иерархическая пирамида в Советском Союзе» и пр., и пр.).

Но даже если бы, допустим, авторская копилка пополнилась еще сотнями реальных подробностей, «каким он парнем был», сам отдельно взятый Юрий Алексеевич не заслонил бы биографу куда более важного для него Гагарина — «нашу национальную икону», «вещество, вызывающее в социуме бурную химическую реакцию», «подвергшийся редизайну идеологический продукт», «сложный продукт кооперации миллионов воль», «и продукт, и выражение всего лучшего, что было в зрелой советской системе»…

Обратите внимание на три последние цитаты. Хотя Данилкин в своих рассуждениях не раз забирается в гибельные выси, дерзко замещая Юрием Алексеевичем третью вакансию в триединстве «Отец — Сын — Дух», все же навязчивое повторение земного слова «продукт» означает одно: биограф внутренне согласен с тем, с чем сам спорит всю дорогу. Увы! Советская власть цинично использовала народного любимца, компенсируя Гагариным (сперва живым, потом иконописным) продуктовый и прочий дефициты в стране. Таким образом, проясняется главная претензия Данилкина к нынешним временам: продуктов в магазинах полно, а вот Гагариных нет. Может, стоит запустить в космос хотя бы Проханова?

Герой поэмы без героя

Сергей Беляков. Гумилев сын Гумилева. М.: Астрель

Название этой увесистой книги — пример отличного маркетинга. Читатель заранее заинтригован. Отсутствие на обложке положенного знака препинания еще можно списать на нерадивость корректора, но в нарочитой тавтологии, когда знаменитая фамилия повторена дважды, чудится потаенный смысл, дразнящая загадка. Ну как если бы, например, все мы считали отцом главного персонажа вовсе не автора «Пути конквистадоров» (а, скажем, автора «Тихого Дона»), и лишь теперь С. Беляков поразил нас открытием: Лев Николаевич, представьте, и на самом деле отпрыск Николая Степановича…

Уже с первых строк, однако, делается очевидно, что новая биография Льва Гумилева — вполне традиционная, без всякого глумливого постмодернизма. Никакой сенсационной бульварщины нет, смысл названия прост: автор, видимо, хочет подчеркнуть духовную близость старшего и младшего Гумилевых. Постоянно возвращаясь к этой теме, биограф повествует о «достойном сыне своего мужественного отца», о «природном (отцовском) оптимизме», о «генетической любви» героя к «дальним экзотическим странам», о том, что взгляд на войну у сына «отцовский, романтический и несколько легкомысленный», и даже о том, что судьба «посылала отцу и сыну одни и те же испытания».

Если о папе своего героя биограф пишет с упоением, то его маме — по закону сохранения энергии — достается куда меньше авторского сочувствия. «Любила Леву, но не умела помочь ему в жизни», «привыкла мелкие бытовые неурядицы поднимать до уровня несчастья, беды, катастрофы», «скупая и суровая к сыну», «приносила в жертву своему дару многое, в том числе и счастье сына». И так далее, с подробностями — про «эгоцентризм гения» и «сосредоточенность Ахматовой на себе». Левушка-Гумилевушка, маленький мальчик, ждет ее в Бежецке, она не приезжает. Лев Николаевич, узник ГУЛАГа, просит прислать необходимые ему научные книги, а она не шлет либо шлет не те. В то время, когда сын ворочает бревна в Норильлаге, мать — «веселая, счастливая дама в нарядном платье» — получает «допуск в закрытый распределитель», «лечится в лучшем кардиологическом санатории», и даже из блокадного Ленинграда ее эвакуировали «специальным самолетом, который охраняли истребители». Биограф сторонится явных кухонных свар в духе печально известной «Анти-Ахматовой», но повествует о матери Льва с укоризненными как минимум интонациями. А чего стоит леденящая душу история о том, как Анна Андреевна оклеветала подругу Льва, обвинив ее в стукачестве!..