Антипутеводитель по современной литературе

Справедливости ради заметим, что и к самому Льву Николаевичу его биограф относится без особого фанатизма. Более того: сквозь толщу уважительных эпитетов, которыми сопровождается рассказ о многих (но отнюдь не всех!) гумилевских сочинениях, порой прорывается раздражение. «Ученые, особенно ученые талантливые, — вообще не слишком мирный и толерантный народ», — признает автор и подкрепляет этот тезис конкретными примерами из жизни Гумилева. Тот, как выясняется, был человеком малоприятным, если не сказать сильнее. «Он легко оставлял друзей и возлюбленных», «довольно быстро забывал оказанные услуги», «благодарность никогда не была добродетелью Гумилева», «скромность — не гумилевская добродетель», он «бывал необязателен во всем, что не касалось науки». Прибавьте к этому упомянутый биографом в отдельной главе почти карикатурный антисемитизм героя и его манию преследования (ему «часто казалось, будто коллеги ему мешают, вставляют палки в колеса»), мстительность и грубость — и вы получите классического социопата, эдакого «безумного ученого» (Mad Scientist) из голливудских страшилок.

Впрочем, и с ученостью у главного героя не все было гладко: как выясняется, он «не так уж хорошо знал даже европейские языки», в научных монографиях, «случалось, мешал правду с фантазией», «предположение, гипотезу, догадку Гумилев, увлекаясь, часто выдавал за истину», «редко отказывался от полюбившейся идеи, даже если она входила в противоречие с фактами» и вообще любил «превращать историческое исследование в первосортный детектив». Главное гумилевское детище, теорию этногенеза, «до сих пор не признает большинство историков и этнологов», а нынешние адепты считают ее чем-то вроде религиозной философии и до краев нагружают неудобоваримой мистикой…

Дочитав до конца книгу, мы знаем, что главный ее персонаж бросал любимых женщин и не любил евреев, писал скверные стихи и дурно знал иностранные языки, был плохим другом и ненадежным мемуаристом, а науку превращал в научную фантастику… Так, выходит, чуть ли не единственное достоинство Льва Гумилева — именно в том, что он сын Николая Степановича? Это неплохо для брошюры страничек в тридцать, но для восьмисотстраничного тома маловато. Может, С. Белякову при таком отношении к своему герою следовало не о сыне писать, а об отце?

Разнообразные не те

Илья Фаликов. Евтушенко. Love Story. М.: Молодая гвардия

В России испокон веку возводили памятники живым царям и живым вождям. Живым поэтам — никогда. Легко представить, как товарищ Сталин инспектирует монументы товарищу Сталину. Но вообразить, как Пушкин назначает встречу у памятника Пушкину на Тверском бульваре, мог бы только человек с необузданной фантазией.

Ответвление традиционной книжной «ЖЗЛ», серия «ЖЗЛ. Биография продолжается» было придумано в издательстве «Молодая гвардия» как почтительное приношение в пантеон для здравствующих партийно-государственных персон высокого ранга. Уже вышли в свет строгие серо-серебристые тома жизнеописаний Путина, Зюганова, Примакова, Степашина, Кастро. И вдруг — Евтушенко: автор знаменитых строк «Со мною вот что происходит», «Окно выходит в белые деревья», «Ты спрашивала шепотом» и т. д.

Появление этого литпамятника выглядит парадоксальным лишь до тех пор, пока мы считаем стихотворческую составляющую главной в биографии поэта Евтушенко. Но если счесть литературу все-таки второстепенной частью биографии видного общественного деятеля Евтушенко, новая книга о нем прекрасно вписывается в приведенный выше ряд. Для биографа его герой — прежде всего «медийная фигура», и этот тезис подтверждается газетными выдержками, маршрутом перемещений по миру и подборкой фото: Евтушенко с Гагариным и Сикейросом, Никсоном и Пикассо, Шостаковичем и Робертом Кеннеди, на обложке «Тайм» и на съездовской трибуне (на фоне Михаила Горбачева).

Было бы несправедливым говорить, что в семисотстраничной книге совсем уж обойдена вниманием собственно поэтика Евтушенко. Кое-какая мелочишка перепадает и музам. «Он пишет ямбы-хореи, рифмует чистенько», «с метафорами он не мудрит», «стих совпадал с широким шагом молодого зоркого человека», «стилистика стихов прирастает новыми объемами и красками», налицо «свежий выдох, достойный нового поэта» и «живой коловорот стихотворства». Ну и прочая «лирическая влага», «навзрыдные ноты», самородки «среди водных потоков лишнего», «нравоучительная линия, протянувшаяся поднесь», и «космогоническая интуиция Большого взрыва». Право же, лучше уж вообще никакого разбора стихов, чем вот такой.