Из исторических фигур XX в. самым популярным у россиян (с большим отрывом) является Юрий Гагарин. Это могло бы восприниматься как обнадеживающая информация («не все потеряно»). Если бы не одно обстоятельство – колоссальный отрыв первого советского космонавта от всех других исторических персоналий (по принципу – Гагарин и все остальные). Такой разрыв, нехарактерный для иных возрастных групп, говорит скорее о незнании истории, чем о сознательном ценностном выборе и популярности темы космоса[28]
.Вторая сторона кризиса преподавания истории имеет познавательный характер. История, как известно, позволяет развивать такие компоненты мышления, которые не так выражены в других дисциплинах. Прежде всего это мышление в рамках целостного процесса. Через историю (что понимали еще в античные времена) прошлое связывается с настоящим и проецируется на будущее. Соответственно, важно сформировать умение выявлять причинно-следственные связи, мыслить в логике причин и следствий исторического процесса.
Но сегодня этот потенциал истории предельно минимизирован. История в современных учебниках перестала преподаваться как логически связный процесс, а предстает как информация. Но чтобы история преподавалась как процесс, нужна как минимум концепция этого процесса. В советский период такая концепция существовала в виде формационного подхода. Советский опыт формационного осмысления истории справедливо критиковался с позиций науки. Но, отказавшись от него как от проявления идеологии, другой концепции не выработали. У историков возникла боязнь любых концептуальных обобщений. А без концептуального обобщения ничего иного, кроме бессвязного потока информации, история не может собой представлять. Как говорил Сенека, «не знаю нужное, потому что изучал много ненужного».
Отсутствие концепции исторического процесса непосредственно связано и с состоянием государственного управления. Ведь оно выстраивается в значительной степени через «уроки истории». Если уроки не извлекаются или делаются ошибочные выводы, то государство развивается по сценарию неуспешности. Именно таким игнорированием собственного исторического опыта стали реформы второй половины 1980-х – 1990-х гг.
Без знания прошлого невозможно увидеть будущее. Чтобы видеть будущее, надо иметь представление обо всем пути движения. Недаром У. Черчилль говорил: «Чтобы подальше заглянуть в будущее, мы должны глубже заглянуть в прошлое».
В современной России история оказывается бессвязным потоком фрагментов прошлого. Более того, из-за интерпретируемости любого исторического факта сознание россиянина объективно ввергается в состояние хаоса. И тут пробивает час исторического мифотворчества. Появляется возможность трактовать любое событие прошлого как заблагорассудится творцу исторического текста.
Часть 2. 70 антироссийских мифов
1. Миф о норманнском завоевании
С XVII в. утверждением о «неполноценности», культурно-политической отсталости восточных славян доказывают неспособность последних создать свое национальное государство. Якобы только благодаря скандинавам-варягам славяне смогли построить государство и воспринять достижения передовой западной культуры. На этом основании уже не первое столетие ставится вопрос о том, чтобы лишить Россию права самой решать свою судьбу, целиком подчинив ее западному влиянию.
Интерес к теме норманнского завоевания в историографии подогревается идеологическими соображениями. За ширмой научных споров скрывается вопрос о способности или неспособности славянства к государственной самоорганизации.
Впервые мысль о скандинавском происхождении варягов выдвинул в 1613 г. новгородский архимандрит Киприан во время переговоров со шведами о передаче им «Новгородской области». Согласно сохранившимся документам Киприан утверждал, что Рюрик был шведом, «новгородцы благоденствовали под его правлением» и теперь им «весьма важно иметь у себя своего великого князя, а не московского»[29]
.Вскоре шведский дипломат Петр Петрей, участвовавший в этих переговорах, написал «Историю о великом княжестве Московском», приняв на веру все сказанное Киприаном. Книга получила широкое распространение на Западе и утвердила в Европе мнение о скандинавских корнях варягов. Сто лет спустя она же легла в основу норманнской теории Г. Байера.