Antisex

Тут я от изумления даже подскочил на стуле. Эти-то слова я вспомнил сразу! В мои далекие школьные годы наша учительница литературы настойчиво заставляла нас учить наизусть стихи поэта Маяковского. Но откуда особь пола А, созданная в нашей «Родилке», знает творчество поэта, жившего в том, давно прошедшем времени, которое, как я был уверен, закончилось окончательно, бесповоротно и никогда не вернется? Ведь мы так трепетно оберегаем нашу молодежь от какого бы то ни было влияния той обветшавшей, тлетворной культуры! Что означает эта цитата в ее оде? Простое совпадение? Скорее всего, так! А вдруг — не так??

Я разволновался до сердцебиения. Но мне нельзя было выдать свое беспокойство — Ана-а-1842 могла испугаться и начать скрытничать. А мне нужно было, нащупав эту подозрительную ниточку, очень аккуратно за нее потянуть. «Уж не орудует ли в среде нашей молодежи некий тайный враг? — думал я, чувствуя внутри себя нарастающую растерянность и страх. — Уж не задумал ли кто-то скрытно, исподволь, растлить наших особей с помощью старой запрещенной литературы?? Повлиять на их чистое, незамутненное сознание, внушить им мысли, неподобающие строителям нашего обновленного светлого общества? Надо сейчас же это выяснить! Но как это сделать максимально осторожно, чтобы ее не спугнуть?».

Между тем Ана-а-1842 смотрела на меня своими печальными светлыми глазками смущенно и вопросительно: она явно ждала моего мнения о своем творении. А я молчал и напряженно размышлял, не следует ли мне немедленно сообщить в ЦИНН о своих подозрениях. «Однако, — беспокоился я, — в ЦИННе скорее всего передадут мое сообщение непосредственно в Храм Справедливости. Храмовники очень скоро прибудут сюда и заберут Ану-а-1842. Наши особи обоих полов очень робкие и слабые, так что Ана-а-1842, пожалуй, не доедет до Храма, отдаст концы от страха еще по дороге, и эта тоненькая ниточка, которая может привести нас к возможному заговору, оборвется безвозвратно. Храмовники действуют всегда чрезвычайно быстро и решительно, но в некоторых случаях эта решительность может навредить». Эти мысли показались мне вполне разумными, и я решил чуть подождать со звонком в соответствующие инстанции. Кроме того, в этой маленькой поэтессе было что-то трогательное, и мне хотелось повременить, прежде чем бесповоротно оборвать ее существование. Пусть, думал я, еще немного погуляет на свободе, хотя, конечно, как говорили в прошлые времена, песенка ее спета и ей не миновать Храма Справедливости.

В конце концов, я решил, что Ана-а-1842 заслужила эту небольшую отсрочку своей нерадостной участи, и искренне похвалил малышку, сказав, что испытываю гордость за нее, за ее талант, за ее дерзновение. Да, я употребил именно это красивое старинное слово — «дерзновение», потому что именно дерзновением было написать эту длинную хвалебную оду нашей истории, нашим свершениям, нашей Победе. Ведь ей было лет двадцать, самое большее двадцать два, и она не была свидетелем тех невыносимых трудностей, которые сопровождали нас в начале пути. Она и ее ровесники не могут помнить Великое наводнение, крах прежнего мира, Катастрофу Большого огня, схватку с традиционалистами, окончившуюся нашей полной победой. Но эта юная поэтесса, видимо, дотошно изучила вопрос, побеседовав со старшими товарищами — такими, как я и все первое поколение «близких», начавших свой путь еще в Москве. В общем, Ане-а-1842 удалось проникнуться этой сложной темой и переложить всё в яркие стихотворные образы. «Могучая воля Доброго Друга», «стальной кулак народа», «вода, выжатая из камня», «Отчизна — родина света и разума» и другие чудесные метафоры и сравнения звучали очень сильно и запоминались сразу!

Все это я высказал Ане-а-1842 с полным откровением, прибавив, однако, что ода требует серьезной редакторской правки. Местами длинновато, много повторов, некоторые прославления нашего ДД звучат уж слишком льстиво и даже подобострастно, например вот это:

Наш Добрый Друг! Перед тобою

Трепещут твердь и небеса!

Своей божественной рукою

Ты совершаешь чудеса!

— Это, пожалуй, слишком, — говорил я поэтессе. — ДД и сам такого не одобрит. Мы строим царство человеческого Разума, человеческой воли, мы давно доказали, что ни в каких божественных и, вообще, сверхъестественных силах не нуждаемся. Все совершается по воле человека, в его интересах и к его благу. Поэтому такие места надо исправить. Вот что я тебе скажу. Оставь мне свою оду, я ее отредактирую, а потом мы все подробно обсудим.

Маленькая поэтесса кивнула, и глазки ее заблестели от удовольствия. Еще бы — стать одним из авторов Книги Памяти и Славы — это ли не повод для гордости и ликования, это ли не настоящее счастье?

— Но скажи-ка мне, — приступил я с осторожностью к тому, что меня волновало сейчас в первую очередь, — откуда ты взяла эти строки, которыми ты заканчиваешь свою поэму — «Отечество славлю, которое есть…»? Мне кажется, я их уже где-то слышал. Ты что же, сама их сочинила или где-то прочла?