Читаем Антислова и вещи. Футурология гуманитарных наук полностью

Автономность сама по себе. Опоздание, фиксируемое из последующей – по определению запаздывающей – интенции, полагается константным в идеальном консциенциальном потоке, но преждевременным для аналитики бремени. Эффект опоздания возникает благодаря машине различения, суммирующей запаздывания в общую копилку отождествлений: как только опоздание зафиксировано, занимается сомнение по поводу адекватности средств фиксации, а также плана выражения (по преимуществу для означающего). Принцип «изначального опоздания» тоскует по идеальному языку, не делающему различий между планом содержания и планом выражения, протекающим в бремени и выговаривающим небытие. Возможно, мираж опоздания связан с недостаточным владением языком, которое в пику хомскианскому принципу лингвистической компетенции рассчитано на узус, а потому демократично в трактовке герменевтики: существует подозрение, что опоздание преобладает тогда, когда мысль противоречит языку мысли (Фодор), причиной чего может являться неаутентичность мысли, опознаваемой в качестве собственное, и неаутентичность языковых средств для её выражения. Индивидуальный язык предполагает не только аутическое мыслепорождение, сколько аутическое воязыковление мыслей, сопоставимое с жизненным порывом – лингвогенезом, сопровождающимся чередой пусков неологизмов. Неметафизическое объяснение «изначального опоздания» заслуживает непристального внимания, но рискует оказаться единственным из невозможных: техническое отставание означающего от означаемого, протекаемое во времени, не может переусердствовать с непониманием, особенно когда запаздывание является необходимым для очередного непонимания. Пытаясь различить в «изначальном опоздании» его автореферентность, есть риск наткнуться на предустановленную десинхронию, которая темпоральна в той мере, в какой мысль о скорости большей скорости света превышает саму скорость света. «Изначальное опоздание» необходимо для того, чтобы избежать безответности – неразличению акции и реакции при коммуникации на языке бытия. «Изначальное опережение» преследует от противного, не давая означающему отстать от означаемого, поскольку само означаемое запаздывает к своему референту, а сам референт к собственной автореферентности; принцип «изначального опережения», хрестоматийный на примере артефактуры света погасшей звезды, можно счесть имплицитной разновидностью принципа «изначального опоздания»; подлинное «изначальное опережение» ещё только предстоит открыть, чтобы повернуть время вспять к его ахронным истокам (опережение референта означаемым и означаемого означающим не должно привести к перераспределению ролей, когда означающее станет референтом, означаемое – означающим, а референт – означаемым, поскольку тогда могут спутаться все диспозиции, включая такую, при которой означающее не будет распознано как референт, подлежащий воязыковлению и наделению смыслом (значением)). Антисловность для естественного языка, заключающаяся в неправильном словоупотреблении (в пределах культуры письма и речи), в несоответствии эталонности как означающего, так и означаемого, является первичной зоной номинации антиязыка: принцип «изначального опоздания» распространяется не только на константное отставание означающего от означаемого, но и на искажение и означаемого, и означающего при их ошибочном использовании, при котором онтологический статус опережающего может быть поставлен под вопрос опаздывающим, а также вторичным отставанием означающего от означаемого. (Сохраняется ли действие «изначального опоздания» при ошибочном употреблении означающего? Сохраняется ли действие «изначального опоздания» при ошибочном подразумевании означаемого?) Какова образцовость «изначального опоздания»? Каковы пределы синхронизации при «изначальном опоздании» для двух и более пониманий? Существует ли соблазн в «изначальном опоздании» при телепатической коммуникации?

7

Перейти на страницу:

Похожие книги

История Крыма и Севастополя. От Потемкина до наших дней
История Крыма и Севастополя. От Потемкина до наших дней

Монументальный труд выдающегося британского военного историка — это портрет Севастополя в ракурсе истории войн на крымской земле. Начинаясь с самых истоков — с заселения этой территории в древности, со времен древнего Херсонеса и византийского Херсона, повествование охватывает период Крымского ханства, освещает Русско-турецкие войны 1686–1700, 1710–1711, 1735–1739, 1768–1774, 1787–1792, 1806–1812 и 1828–1829 гг. и отдельно фокусируется на присоединении Крыма к Российской империи в 1783 г., когда и был основан Севастополь и создан российский Черноморский флот. Подробно описаны бои и сражения Крымской войны 1853–1856 гг. с последующим восстановлением Севастополя, Русско-турецкая война 1878–1879 гг. и Русско-японская 1904–1905 гг., революции 1905 и 1917 гг., сражения Первой мировой и Гражданской войн, красный террор в Крыму в 1920–1921 гг. Перед нами живо предстает Крым в годы Великой Отечественной войны, в период холодной войны и в постсоветское время. Завершает рассказ непростая тема вхождения Крыма вместе с Севастополем в состав России 18 марта 2014 г. после соответствующего референдума.Подкрепленная множеством цитат из архивных источников, а также ссылками на исследования других авторов, книга снабжена также графическими иллюстрациями и фотографиями, таблицами и картами и, несомненно, представит интерес для каждого, кто увлечен историей войн и историей России.«История Севастополя — сложный и трогательный рассказ о войне и мире, об изменениях в промышленности и в общественной жизни, о разрушениях, революции и восстановлении… В богатом прошлом [этого города] явственно видны свидетельства патриотического и революционного духа. Севастополь на протяжении двух столетий вдохновлял свой гарнизон, флот и жителей — и продолжает вдохновлять до сих пор». (Мунго Мелвин)

Мунго Мелвин

Военная документалистика и аналитика / Учебная и научная литература / Образование и наука
К северу от 38-й параллели. Как живут в КНДР
К северу от 38-й параллели. Как живут в КНДР

Северная Корея, все еще невероятно засекреченная, перестает быть для мира «черным ящиком». Похоже, радикальный социальный эксперимент, который был начат там в 1940-х годах, подходит к концу. А за ним стоят судьбы людей – бесчисленное количество жизней. О том, как эти жизни были прожиты и что происходит в стране сейчас, рассказывает известный востоковед и публицист Андрей Ланьков.Автору неоднократно доводилось бывать в Северной Корее и общаться с людьми из самых разных слоев общества. Это сотрудники госбезопасности и контрабандисты, северокорейские новые богатые и перебежчики, интеллектуалы (которыми быть вроде бы престижно, но все еще опасно) и шоферы (которыми быть и безопасно, и по-прежнему престижно).Книга рассказывает о технологиях (от экзотических газогенераторных двигателей до северокорейского интернета) и монументах вождям, о домах и поездах, о голоде и деликатесах – о повседневной жизни северокорейцев, их заботах, тревогах и радостях. О том, как КНДР постепенно и неохотно открывается миру.

Андрей Николаевич Ланьков

Публицистика / Учебная и научная литература / Образование и наука