С древнейших времен существует богоборческая идея овладения миром. И сейчас «лавры» Нерона, Троцкого, Гитлера вполне определенным силам не дают покоя. Этому богоборческому проекту препятствует наша армия.
— Простите, товарищ полковник, я, наверное, что-то не понимаю… А Красная Армия, которая расстреливало священников?..
— Дорогой мой, это уже две разные армии. В Великую Отечественную батюшка у нас освящал «катюши» перед боем, а маршал Жуков, чтобы вы знали, носил на груди иконку Пресвятой Богородицы. И стоит сегодня нашей армии ослабнуть, как тут же начнут реализовываться богоборческие идеи. Будет уничтожена наша экономика, самобытность народа. И слабые превратятся в покорных обезьян. А затем: уничтожение православия и самой России, как главной крепости, защищающей мир от воцарения антихристовых сил. И последнее — полное уничтожение самого непокорного русского народа.
Я думаю, что вы запомните хоть что-то из сказанного мною. Прощайте!
Глава XX
Спустя неделю после этого разговора поезд, груженный техникой, оборудованием и всевозможным хозяйственным барахлом, от картофелечистки до табуретки, отправляется на восток. Я стою в дверях вагона и гляжу на проносящуюся и растворяющуюся в далях Россию. И мне кажется, что не километры отсчитывает поезд, а года — прочь от настоящего времени к какому-то постоянству, которое было и раньше, есть и теперь, и будет всегда.
На пятые сутки пути эшелон оказывается на одноколейном пути железной дороги и начинает отстаиваться в каких-то тупиках, ожидая своей очереди отправиться дальше. Теперь передо мной простирается пустыня. Она тянется туда, где небо сливается с землей. А вот и юрты, около них верблюды. Одни мирно лежат, другие стоят, что-то пощипывая. А над всей этой первобытной красотой вечернее солнце.
Наконец эшелон прибывает к точке назначения — одиноко стоящей в степи платформе. Вокруг нее белесая пыль пустыни, над головой кружат огромные птицы, солнце слепит глаза — и все!
Уставшие в дороге от безделья, мы дружно принимаемся за разгрузку. Три дня, обливаясь потом, мы перетаскивает на платформу ящики, металлические бочки, кровати, шкафы, столы. Из вагонов на нее выползают тягачи, машины, фургоны, тележки с замаскированными ракетами. А потом далеко в степь вытягивается уходящий к горизонту шлейф пыли от двигающейся колонны. Она довольно быстро преодолевает около десяти километров и останавливается. Я гляжу во все стороны, ожидая увидеть городок, наподобие нашего, что был в селе Медведь. Но вблизи ничего не видно, кроме покосившихся пьяных столбов с колючей проволокой, за которой три серых некрашеных щитовых домика да огромный ангар.
Колонна начинает втягиваться в пространство за колючей проволокой, транспорт и техника выстраиваются побатарейно. Тележки с ракетами, боеголовки и цистерны с топливом загоняются в ангар и возле него сразу же выставляются часовые. Мы соскакиваем с машин на землю и строимся в две шеренги привычным порядком.
За всем происходящим с холодной деловитостью следит не пропускающий никаких мелочей генерал Юрий Серафимович Иванов. Его лицо от усталости и пыли серое.
— Батарея! — зычно командует Капустин. — Равняйсь! Смир-рно!
Мы подравниваемся, звякнув оружием, и замираем. И комбат, как обычно, мощным строевым шагом подходит к генералу, пружинисто отдает честь и докладывает:
— Товарищ генерал, первая батарея построена!
После рапортов командиров других батарей Иванов вскидывает руку к фуражке и приветствует нас:
— Здравствуйте, товарищи артиллеристы!
И в ответ раздается:
— Здравия желаем, товарищ генерал!
— Поздравляю вас с прибытием к месту боевых стрельб!
Раздается громогласное «ура!».
Генерал некоторое время прохаживается перед строем, а потом говорит:
— Командование дает неделю на обустройство, а затем нам предстоит работа на стартовой площадке. Конкретная работа! Разойдись! Командиров батарей прошу следовать за мной…
И вскоре без суеты и криков, как бы сами собой, в расположении нашей и других батарей, появляются дежурные и дневальные. У ворот вырастает грибок и под ним — часовой. К походным кухням выстраиваются очереди за ужином, а после него свободные от нарядов солдаты и офицеры, не тратя лишнего времени, устраиваются прямо под открытым небом на отдых. Укладываюсь и я, расстелив на земле бушлат и укрывшись шинелью. К вечеру задувает свежий ветерок. Немножко поворочавшись с боку на бок, я засыпаю.
После подъема туалет и выдача воды. С ней напряженка. Я подхожу к цистерне, и старшина ставит в своем списке напротив моей фамилии пометку. Несмотря на утро, жара злая, как враг, солнце палит нещадно, и я с бесконечным удовольствием делаю глоток из фляги.