Учитывая частоту и географический разброс движений возрождения, можно ожидать, что их содержание будет чрезвычайно изменчивым, соответственно разнообразию тех ситуационных контекстов и культурных условий, в которых они развиваются. Основные культурные ареалы на протяжении долгих периодов времени ассоциировались с особыми типами таких движений: Новая Гвинея и Меланезия во второй половине ХГХ и XX столетии были областью распространения широко известных «культов карго». Наиболее примечательной чертой этих культов является ожидание того, что в скором времени на пароходе, везущем груз белого человека, прибудут предки и возглавят нативистскую революцию, пиком которой станет изгнание европейских господ. Индейцы восточной половины Южной Америки еще столетия спустя после покорения континента европейцами уходили на поиски terre sans mal13
*, где думали найти утопический образ жизни, без испанцев и португальцев; североамериканские индейцы XVIII–XIX вв. тяготели к таким движениям возрождения, как Танец Духов, приверженцы которого верили, что соблюдение надлежащего ритуала и избавление от грехов белого человека принесут возвращение Золотого века, который был до контакта с европейцами; Южная Африка была родиной сотен небольших воодушевленных сепаратистских церквей, вырвавшихся на свободу из уз миссионерских организаций. Как и можно было ожидать, существует явная конгруэнтность между культурным Anlage14* и содержанием движения, которая – вместе с процессами непосредственной и стимульной диффузии – объясняет тенденцию движений к распадению на ареальные типы.В представленном выше обсуждении нововведения, мы не обращались напрямую к процессу отторжения элементов культуры. В то время как инновационный процесс в значительной степени кумулятивен – в том смысле, что к существующему древу прирастают новые конфигурации, – обычно параллельно протекает и связанный с ним процесс удаления элементов: по мере добавления нового содержания старое отбрасывается. Там, где мотивом нововведения служит явно выраженное недовольство старой конфигурацией, оба процесса часто настолько тесно спаяны друг с другом, что связь между ними не представляется проблематичной. Так, например, в городских ареалах внедрение электрического освещения связано с отказом от керосиновых ламп. Однако время от времени антрополог сталкивается с такими случаями, когда общество отторгает культурные элементы или даже основные гештальты без принятия какой-либо зримо превосходящей их замены. Кроме того, он сталкивается с многочисленными обстоятельствами, в которых его изобретательность в области функционального анализа достигает своего предела – а то и вовсе оказывается бессильной – в деле объяснения того, почему люди отказываются отвергнуть некоторые компоненты их культурной системы, которые, с той или иной теоретической точки зрения, должны быть отброшены. Выходит, культуры обладают такой стабильностью, которую трудно объяснить простыми психологическими принципами вроде закона эффекта. И наконец, с тех пор как сформировался серьезный интерес к психологии аккультурации, антрополога интересовали психопатологические реакции людей на непредусмотренную и непреднамеренную культурную утрату. И действительно, как мы уже отмечали в предыдущей главе, теория культуры-и-личности питала нескрываемый интерес к разрушительному «влиянию» культурного изменения на структуру личности.