Антология ивритской литературы. Еврейская литература XIX-XX веков в русских переводах

Лейзер. Нет, продолжайте.

Рахель. Вы — гость.

Лейзер. Это вам не поможет. Говорите, что вы хотели сказать.

Рахель (после некоторого молчания). Я только хотела спросить вас, что вы думаете о прогрессе в области медицины? В наши дни…

Лейзер (не понимая). О чем?

Рахель. Я думаю, это единственная область, в которой цивилизация действительно что-то дала человеку и сделала его счастливей. Не просто обеспечила удобствами или силой, но принесла реальное избавление. Пятьдесят лет назад половина детей на земле умирала прежде, чем успевала произнести свое первое слово.

Лейзер кашляет.

Рахель (продолжает в сильном смущении). Это, естественно, не сделало людей добрее или лучше, но это избавило их от страданий, значит, сделало счастливей. (Помолчав.) Врачи, разумеется, не обязательно хорошие люди, но все равно занятия медициной облагораживают.

Лейзер. Вы любите сидеть в кафе?

Рахель. Что? Нет, тут вообще нет никаких кафе. Есть бары, но я не могу сказать, что бываю в барах. Может быть, изредка. А почему вы спрашиваете?

Лейзер. Я сейчас объясню. (После некоторого молчания.) Тут надо починить водопровод?

Рахель. Простите?

Лейзер. Может, что-нибудь не в порядке? Лопнула какая-нибудь труба или в уборной вода не спускается? Или капает из крана? Так я могу починить.

Рахель. Спасибо, ничего не нужно, все в порядке.

Лейзер. Я хотел стать сантехником. Слесарем-водопроводчиком. Это хорошая профессия. Всегда есть работа и можно получать неплохие деньги. Мне до смерти надоело сидеть в конторе. В конторах все служащие делятся на старших и младших. Это как толстые трубы и тонкие. И все младшие служащие мечтают стать старшими, поэтому каждый норовит подмять под себя остальных. И каждый топчет другого, чтобы другой не затоптал его. Я работал у Моше Коэна. Это сантехник. Но пришлось бросить. Мать с отцом сказали, что такая профессия позорит нашу семью. По правде говоря, я и сам стыдился своего занятия — не хотел, а стыдился. Никто не волен делать то, что ему нравится и что ему хорошо. Даже когда он сам по себе.

Рахель (с сочувствием). Это верно.

Лейзер. В старые времена говорили, что в человеке сидит черт.

Рахель. Ой!

Лейзер. Ваши часы верные?

Рахель. Простите?

Лейзер. Если они не ходят, я могу починить.

Рахель. Спасибо, но они в полном порядке. Не нужно.

Лейзер. После того, как мне пришлось распрощаться с трубами, я пошел в ученики к Якову Рыжему. Часовщику. Но и это я вынужден был оставить. У меня начались головные боли — гораздо более сильные, чем обычно. Доктор Блох сказал, что я чрезмерно напрягаю глаза и от этого болит голова. А я думаю, что это было от тиканья. Раскрытые часы на столе — прекрасное зрелище, но даже две пары часов никогда не желают тикать в лад. Можно подумать, что они гонятся друг за другом. Преследуют друг друга. Ни минуты покоя. Бесконечное соревнование, беспрерывное соперничество. Хотя это всего лишь часы, а не люди.

Рахель. Я понимаю.

Лейзер (немного помолчав). Говорят, что человек человеку — волк. Но волк никогда не задерет другого волка, не важно, сыт он или голоден. (Замолкает.) Я рассказал вам это все не ради того, чтобы просто рассказывать… Я хотел дать вам представление. Чтобы вы знали. Вы, может, не обратили внимания. Я сделал несколько намеков — относительно этой не слишком приятной части моей биографии. Относительно свадьбы. Вы промолчали. Это мне нравится. Я не люблю дотошных женщин, которые цепляются за каждую мелочь. Но я сам все о себе расскажу, по порядку.

Замолкает. За окном слышится гудок парохода.

Рахель. Как вам понравился этот город? Если только вы успели составить какое-то представление о нем — ведь вы тут всего несколько часов. (Смущается сама от своего вопроса.) Он такой серый, мрачный. Как жесть. Иногда мне хочется взять щетку и поскрести его как следует. Счистить с него ржавчину. Вам трудно понять, почему мы так любим говорить об Израиле. Там столько солнца. И света… Саймон каждые два года ездит в Израиль. Я тоже была там дважды. Побродила немного по Иерусалиму и в конце концов очутилась на почте. Мне захотелось написать письма сюда, в Англию. Здание почты в Иерусалиме построили англичане, поэтому оно такое серое и похоже на все английские здания.

Лейзер. В котором часу вы встаете утром?

Рахель (она приободрилась и улыбается). Очень рано. Даже слишком рано. Говорят, что это свидетельствует о неосознанном чувстве вины. Даже если я ложусь поздно, все равно встаю ни свет ни заря. И потом весь день чувствую себя разбитой.

Лейзер (поспешно). Вы видите мое пальто?

Рахель (не меняя позы). Да.

Лейзер. Нет, так вы не можете его видеть. Так вы можете видеть только меня.