Антология ивритской литературы. Еврейская литература XIX-XX веков в русских переводах

Саймон (встает). Семь лет ты держала тут Стивена. Держала и содержала! Свободная любовь! Это у тебя называется свобода — быть рабой и служанкой? Пока он не получил наконец свой диплом и не исчез неизвестно куда. Но ты-то осталась. И при этом осталась верна себе — нашла другого студента, тоже медика и тоже первокурсника, чтобы и он бросил тебя через семь лет. Медицину нужно изучать семь лет! Хотел бы я знать, что в ней есть такого, чтобы изучать ее столь долго?! Да, но и после второго медика утекло добрых шесть лет!..

Рахель. Зачем тебе нужно унизить меня?

Саймон (не обращая внимания на ее слова). Кончено со студентами-медиками, все! Пришло время сосватать тебя как положено! Выдать замуж, как царскую дочь! (Через минуту, тихо.) Ну, почему ты не кричишь, как обычно: «Убирайся к черту? Что ты лезешь не в свои дела? Что с того, что ты мой брат? Позаботься прежде о себе? Захочу, прыгну с крыши, и тебя не спрошусь? У меня такой же точно английский паспорт, как и у тебя? И кто тебе сказал, что я нуждаюсь в муже?» Почему ты не говоришь всего этого и в десять раз больше, а?

Стук в дверь, входит Бени с парой женских туфель в руках.

Саймон. А, второй раз! Человек стучится и входит! А зачем, собственно, вы стучитесь?

Рахель (обращаясь к Бени). Мои туфли! Мои старые туфли! А я-то их искала. Большое спасибо, господин Альтер.

Саймон. А, я понимаю! Он взял их, чтобы тайком починить. Грозный и непримиримый анархист, творящий втайне добрые дела, — что за идиллия!

Бени сует туфли Саймону в руки и выходит.

Саймон. Иди взгляни. Взялся чинить и бросил! Снял каблуки, а новых не приставил. Испортил окончательно и бесповоротно!

Рахель. Это не имеет значения, они все равно были старые.

Саймон. Нет! Он обязан возместить ущерб. Пусть купит новую пару! И имей в виду — если ты не потребуешь, я скажу ему сам!

Рахель (тихо). Я тут живу. Он хозяин квартиры.

Саймон. Ах, вот как!

Рахель. Я должна ему деньги за три месяца, а он молчит. Хотя он нуждается в деньгах, я знаю. Может быть, даже больше, чем я. И потом, когда тебя не было, я простудилась и заболела, а он приносил мне еду.

За стеной раздается прерывистый неуверенный звук рога.

Саймон (подчеркнуто тихо). До чего трогательно! Радость нищих! Мир, полный милосердия! Сердце трепещет! Когда у меня вот так вот трепещет сердце — когда я чую запах этого милосердия… (переходит внезапно на крик) мне кровь бросается в голову! Поняла?! Я упрячу тебя замуж! Упрячу, не сомневайся! И ты примешь это с покорностью, ты примешь с покорностью все, что этот милосердный мир опрокинет тебе на голову, ты больше не будешь мне тут орать: «По какому праву?!» По такому праву, что мне надоела твоя опущенная голова, твои нежные глаза, полные слез, и твои чашечки чаю! А главное, твои журналы — медицинские журналы! Два студента-медика! Четырнадцать лет медицинской премудрости! И она все еще продолжает выписывать журналы! Баста! Кончено! Мне надоело смотреть, как ты жмешься на улице к стенам! Ты должна ехать в карете, запряженной шестеркой лошадей, поняла? (Усаживаясь.) Ну скажи же что-нибудь!

Рахель. Я уже сказала, но ты не обратил внимания.

Саймон. На что я не обратил внимания?

Рахель. Зачем тебе обязательно нужно унизить меня?

Саймон. Унизить? Тебя?

Рахель. Пусть он придет. Посмотрим. Я все время пытаюсь сказать тебе это.

Саймон. Что?

Рахель. Может быть.

Короткое молчание.

Саймон (пытаясь сдержать раздражение). Хорошо! Хо… Хо… Хорошо! С меня достаточно. (Встает, надевает пальто.) Принимай его сама. Вы договоритесь. Прекрасно договоритесь. Я свое дело сделал. (Выходит.)

Рахель как будто пытается удержать его, потом отворачивается, подходит к зеркалу. Поправляет прическу. Звонок в дверь. Она застывает в растерянности с зеркальцем в руках. Снова звонок. Рахель открывает, в дверях стоит Саймон.