Антология ивритской литературы. Еврейская литература XIX-XX веков в русских переводах

Василий возник перед ней и спросил, как называется улица, где проживают новоприбывшие студенты. Она рванулась. «Эта улица, улица… неподалеку от зоосада; если подойдете с левой стороны, то сверните направо!» Он посмотрел на нее в упор. Что-то слетело с его уст. Где он видел ее впервые? Хотелось схватить ее и унести прочь. Было уже двенадцать часов, собравшиеся поднялись. Студентка, хозяйка комнаты, со свечою в руке проводила гостей вниз по лестнице и заперла за ними ворота. Разбрелись парами. Анна уходит с этим человеком. Он провожает ее до улицы, где она живет. Не говорят ни слова. Тепло; летний ветер разносит ночной туман; на улицах пусто.

Они у ворот ее дома. Ее рука дрожит, вставляя ключ в замочную скважину. Дверь поворачивается на петлях. Она медлит еще мгновение. Почти готова броситься ему на шею. Она открывает, входит в коридор, и он за ней следует. Ворота затворены. Безмолвная темнота на пороге. «Направо, поднимайтесь сюда.» Безмолвие! Как будто в монастыре.

Вошли! Она засветила лампу в своей просторной комнате; белая простыня покрывает кровать; сегодня хозяйка мыла полы и стены, сложила все, что было навалено на столе. Он сел на стул отдохнуть. Одиноко и долго они брели по пустыне и вот — нашли друг друга. И обретает сердце простор, как море, вздымается сердце.

И был день Господень. Сильной десницей и простертою мышцей привел Он рассеянных от моря и севера, с востока и запада[115], крокодилы в море отверзли пасти, взмыл орел небесный, и закричал осел, и лев вышел из чащи, ибо жизнь вознеслась от духа до плоти. Всплыл левиафан, и затрепетала вселенная.

И вышло назавтра солнце, пролило свет на дома и крыши, проникло в комнаты людей. Анна поднялась ото сна, и новый дух снизошел на нее; встав, она умыла лицо и руки, поторопилась прибрать постель и принялась стряпать. Ее друг сидел за столом и ломтями ел хлеб. То и дело она обнимает его, как брата. Она открыла сундук и, достав тканую шаль, распростала ее на кровати. Блаженство разливается в ее сердце.

С этого дня она начинает жить. Расставила в ряд свои немногие книги. Вымыла лампу, взяла ботинки своего гостя и вычистила их. С легкостью сделав эту работу, села у порога и глядела не него ласковым взором. В ее сердце свет! Свет от того света, что заповедан всем людям[116]. — Воспойте, восхвалите веселым голосом пробуждение мира. Бог вас избавит и даст вам имя и славу. Воспойте, о люди, и восхвалите милость Всевышнего!

Ясен мир и ясна жизнь; сорвите скрывающий их покров. Уберите завесу с их живой сути и воззрите истинно.

Он спросил: «Ты откуда приехала, Анна?» И она сказала: «Я пришла, чтобы узнать тебя, ты дал мне мое добро». — «И во мне широта и добро», — отвечал он. И отлучился, чтобы перенести к ней свои пожитки. Жизнь ее развернулась пред нею, как свиток.

Обратился день к вечеру, и был вечер, и было утро, день второй, третий день, день четвертый. Неделя сменяла неделю. Оба трудились и согласно смотрели на жизнь. Опьянена любовью она, и он прилепился к ней[117].

Боже мой, давший мне душу мою, создавший ее, сотворивший, вдохнувший дыхание в ноздри мои, Ты хранишь душу мою, Ты и возьмешь ее у меня[118]!

Однажды Василий вернулся пьяным. Смятение охватило ее — и в некий миг она от него отложилась… Нечто оторвалось в ее сердце, ушло. Ибо что оно, сердце? Довольно ему самомалейшей прорехи, чтобы разорвалось. И она обнаружила, что тот думающий студент, которого повстречала на днях, не забыт ею так скоро… Она еврейка, а этот — гой. При таковой мысли смех сорвался с ее губ. И все же она находит, что он поступает дурно. Юношеские бредни? Она одиноко сидела и плакала в своей комнате. И опять рваный смех… Уж не тронулась ли умом, как ее старший брат? Боже небесный! Для чего ты играешь людьми?

Василий стал ее ревновать, начатки любви запылали в нем, но к языкам пламени примешались искры ненависти и желания мести[119]. «Василий! — сказал он себе. — Если ты эту девушку тронешь, то вот тебе нож, и воткни его себе в брюхо». И все же точило его желание вздернуть ее за волосы или избить. Что она ему сделала? Он желает ласкать ее, ее губы так его и влекут… Но что-то и вынуждает презирать ее… Ему открывается пропасть, лежащая между ними, хотя душа его и влечется к ней. И именно потому ненависть нарастает.

Он стал ее мучить. Ее тело поникло и исхудало. И еще иной раз она примечала, что он укрывает деньги — у них ведь был общий котел — и ни слова не говорит.

Она не могла стерпеть и упрекнула его. То было в воскресенье, после полудня. Она пеняла ему, и он вскочил и бросился на нее. Сам испугавшись этого, он продолжал ее бить. Жестокость взяла над ним верх. Оттолкнув ее ногой, хотел уж топтать. «Оставь меня, я беременна!» — закричала она. Лицо его исказилось. Он оставил ее и сел на кровать, потрясенный… Она поднялась, оправила на себе одежду, надела пальто, отворила дверь и спустилась вниз. Он шел за ней.