Антология ивритской литературы. Еврейская литература XIX-XX веков в русских переводах

Фейерберг, обладая глубоким аналитическим умом, смотрел глубоко, но не широко. Этому, конечно, помешало его развитие, которое в захолустье не могло быть особенно широким, даже при лучших жизненных условиях, чем его. Он был философ-поэт, поэт-пророк, печальник народный в лучшем смысле этого слова, своей нежной душой чувствовавший сумерки в народной жизни, ломку устоев, уже давно потерявших свое жизненное значение, но не сумевший разрешить всю накопившуюся сумму вопросов, ждавших разрешения. Дилемма, которая стояла перед ним и требовала своего разрешения, была не под силу ему. Его силы ушли совсем на другие подвиги, на единоборство с книгой, не только не расширявшей перед ним горизонт, но затемнявшей и те лучи солнца, которые на время пробивались в его убогое жилище. Он мог только чувствовать, что есть действительная жизнь, что борьба возможна и необходима, и что будущее принесет несомненную победу проснувшемуся разуму, но он лично не имел сил, ему были заказаны все дороги. В Нахмане, герое романа «Куда?», мы видим самого автора с его всеобъемлющим желанием найти выход наболевшим скорбям народным, но понявшего свою слабость в смысле созидания. Если как тонкий психолог и аналитик настоящей жизни и ее разрушитель Нахман велик и необходим, то как созидатель он отступает на задний план. Он понял слабость и дряхлость старого, но не воспринял силы и уверенности молодости, широкого прогресса знаний. В жизни ему осталось: или печальная и гордая замкнутость человека, потерявшего свои силы в пророчествах, или сумасшествие. Тут ясно вылился логический железный вывод процесса жизни, стирающего со своего пути все слабое и ничтожное. Фейерберг обнажил народный организм и указал на язвы, источившие его, но он не мог указать на лекарства, которыми излечился бы народный недуг. Он был слабым сыном слабого народа. Только перед ним, лишенным воли и способности к борьбе, мог восставать во всей своей грозной неопределенности вопрос: куда?, ибо в глазах сильного человека цель всегда ясна. Но мы не можем винить таких людей, как Фейерберг, и беспристрастный приговор будущей истории должен быть далеко не отрицательный. Не они виноваты в своей слабости — такого рода явления могла создать только совокупность ужасающих аномалий, наполнивших жизнь нашего народа. В поступательном народном движении, которое несомненно наступит, уже не будет места Нахманам, вся жизнь которых — вопль страдающей, истерзанной души, ибо они являются только в стоячей бесплодной жизни народа.

(Написано по-русски.)

Предисловие переводчика в кн.: М.Фейерберг. Полное собрание сочинений. 1902, С.-Петербург.

Мордехай Зеев Фейерберг (1874-1899)

Теленок (Из воспоминаний «мечтателя» Хофни) Пер. Г. Красный

Это было летом. Мне шел тогда девятый год.

Солнце склонялось к закату. Своими пылающими лучами оно заглянуло в наш мрачный и низкий «хедер» и, как бы желая пристыдить нашего «ребе», насмешливо осветило его неряшливый «талес-котон», кружилось и играло в его острой бородке с шаловливым намерением, конечно, вывести его из терпения. Как шалунья, разбрасывающая свои золотые кудри, разбросало солнце целый сноп золотых лучей на грязь и помойную яму на Приютской улице, которая, кстати замечу, носила еще несколько довольно громких названий, как например, улица «меламедов», «резников», «синагогальная». Тут же находился и базар. Оставив меламеда, солнце всю силу своих чар, своего неотразимого волшебства обратило против нас, как бы со смехом нам говоря:

«Глупые дети! Зачем сидите вы, запершись в душной комнате с вашим глупым „ребе“! Бросьте все, глупенькие, и скорее, скорее ко мне!»

И в самом деле, как прекрасны солнечные лучи, дрожащие там, за окном, в какой-то сладостной истоме! А как прекрасно, как чудесно теперь на дворе! Как весело играть под золотым дождем этих бесчисленных лучей, извивающихся вокруг тебя в ослепительном беге! Сколько невыразимой прелести скрывается даже в этом испарении, поднимающемся из помойной ямы, и как счастливы те дети, которые копошатся там в грязи и лепят из нее шарики!..

Но наш «ребе» — упорный, жестокий человек. Ему незнакомо чувство милосердия. Он, знай себе, учит, учит и повторяет. Крупные капли пота скатываются со лба на страницы Талмуда, рубашка взмокла и прилипла к телу, руки отяжелели, голова болит, голос охрип, и слова едва вылетают из пересохшего горла, — а «ребе», знай себе, учит и повторяет.