Антология художественных концептов русской литературы XX века

Значение «счастья» как источника (о том, что приносит счастье) является результатом метонимического переноса имени душевного состояния на причину, которая его вызывает. Психологически совокупность положительных эмоций, которую приносит субъекту переживание счастья, ближе всего к аффекту любви[505], вот, видимо, почему счастье отождествляется с его наиболее интенсивным источником (воплощение чувства любви)[506].

В ассоциативно-синонимическом отношении (тематические, парадигматические, синтагматические связи) концепт «счастье» часто равен представлению о радости, блаженстве, что отражает субъективный элемент концепта. Такое счастье-радость, как правило, проявляется через синестетические признаки, через вкусовые (сладкий) и цветовые (золотой) апперцепции[507]. Цветовые же ассоциаты счастья (сиять, золотой, солнечный, светлый[508]), как правило, концептуализируют положительные эмоции[509], например, фразеологема «золотое время» в русской поэзии отражает представление о счастливом времени. Поэтическое счастье также может окрашиваться в цвет синевы, это характерно, например, для лирики С. Есенина: «Сердце остыло, и выцвели очи… / Синее счастье! Лунные ночи!»[510]

Счастье-радость (душевное состояние) является характеристикой субъекта, испытывающего эмоции определённого свойства («Стань общительной, говорливой, / Стань на старости лет счастливой» (Михаил Светлов); «Всё-таки, когда-нибудь счастливой I Разве ты со мною не была?»[511] (И. А. Бунин), и при употреблении прилагательного «счастливый» происходит семантический перенос от субъекта счастья к его объекту, от эмоционального состояния к тем причинам, которые его вызвали; счастье при этом может быть как непосредственно переживаемым моментом (настоящее время), так и отсылкой к незабываемому (прошедшее время) и вожделенному (будущее время) мигу. Читаем у И. Бунина: «И счастье жизни вечно новой, / И о былом счастливый сон»; «О, взор, счастливый и блестящий, / И холодок покорных уст!»[512] Речь часто идёт о местах и временах, где и когда субъект речи или некто был или будет счастлив: «О миг счастливый, миг обманный, / Стократ блаженная тоска![513] В поэзии военных лет счастье, как правило, связывается с будущим временем, с достижением обще-личной цели, со стремлением к победе, как это, например, видно из следующих строк Д. Кедрина: «Хоть точный срок его неведом, / Держу я крепко свой обет, / Чтобы в счастливый День Победы / Помолодеть на двадцать лет»[514].

Счастье-удача, напротив, связано со свойством внешних к субъекту обстоятельств, фетишизируемых в конкретных предметах, образах, символах. Счастливая любовь – это любовь взаимная. Счастливая судьба/звезда/доля/участь представляют собой в поэтическом языке нечто вроде фразеологии счастья: «Чего же жду я, очарованный / Моей счастливою звездой..?»[515]

Обыденное сознание, отражённое в естественном языке, в общих чертах принимает психологические теории счастья, восходящие к «эвтюмии» («хорошее настроение») Демокрита. Однако слово несчастье в значении «интенсивное отрицательное переживание» в языке употребляется относительно редко, и факт это зафиксирован лексикографически: в толковых словарях русского языка на первом месте в статье несчастье стоит значение «тяжёлое, (трагическое) событие, несчастный случай»[516][517] или «беда»[518], т. е. подчёркивается внешняя, объективная сторона каких-либо неблагоприятных обстоятельств, а уж затем идёт значение «горе» (глубокое душевное страдание – «внутреннее ощущение несчастья»[519]).