Антология народничества

Если бы царь-освободитель, Александр Милостивый[209], обладал юмористическим талантом царя-мучителя, Ивана Грозного, он рассылал бы по монастырям синодики не короче тех, в которых Иван поминал «невинных страдальцев»[210]. Александр Милостивый никого на кол не сажает, в реках не топит и собственных царственных рук не обагряет кровью верноподданных баранов. Но в три века бараны переродились. Где прирожденные холопы XVI века, певшие, сидя на колу, хвалу царю-мучителю? Их нет даже в III Отделении собственной его величества канцелярии. Где всеобщая вера в божественный источник самодержавной власти? На кончике льстивого языка московского митрополита. Нынешнего русского верноподданного нельзя посадить на кол или изжарить на сковороде. Его можно, с соблюдением юридических приличий, повесить, сгноить в центральной тюрьме; без всяких приличий, сослать в Мезень или Якутск. Но главная разница не в формах гонения, а в том, как оно принимается гонимыми. Булавочный укол в наше время чувствительнее раны от железного посоха Ивана Грозного. Покорное благоговение растерялось в течение трех веков; оно заменилось озлоблением. Времена Грозного напоминает только бесстрашие жертв: покорно-бесстрашно садился холоп XVI века на кол, озлобленно-бесстрашно идет русский социалист в тюрьму, на каторгу, на виселицу. Я даже не ставлю вам этого в большую заслугу. Когда обух реакции висит над головами всех и каждого, когда ни один действительный статский советник не может поручиться за свой завтрашний день, страх пожирает сам себя, и вам, закаленным врагам правительства, трепетать не приходится. Вы знаете, что, замучив христианского бога, римские жандармы помогли распространению христианства. Действительный статский советник не имеет этого утешения.

Вы не боитесь тюрьмы, каторги, виселицы. Но вы боитесь собственной мысли, хотя, кажется, следует употребить прошедшее время: боялись.

Изучая новейшую историю, вы узнали, что Великая Революция не привела Европу в обетованную землю братства, равенства и свободы[211], что конституционный режим, вручая власть буржуазии, предоставляет ей, под покровом формальной политической свободы, экономическую власть над народом. Этот горестный результат европейской истории вселил в вас недоверие к принципу политической свободы. Я, русский, переболевший всеми русскими болезнями и здесь, на свободной республиканской почве, воочию наблюдающий ход политической и экономической борьбы, знаю цену вашему недоверию. Да, вы правы. Конституционный режим не решает тяжбы труда с капиталом, не устраняет вековой несправедливости присвоения чужого труда, напротив, облегчает ее дальнейший рост. Но вы глубоко неправы, когда отказываетесь от политической борьбы. Из живых людей, страстно отдающихся своей идее, вы обращаетесь в сухих доктринеров, в книжников, упрямо затвердивших теоретический вывод, которому противоречит вся практика.

Вы боитесь конституционного режима в будущем, потому что он принесет с собой ненавистное иго буржуазии. Оглянитесь: это иго уже лежит над Россией в царствование благочестивейшего, самодержавнейшего императора божьей милостью. У русского гербового орла две головы, два жадных клюва. Один рвет тело русского народа с династически-военно-полицейскими целями для расширения и содержания в повиновении окраин и для сохранения декорума деспотической власти. Вы не довольно ненавидите этот беспощадный, безумный «железный нос» и не довольно любите терзаемый им русский народ, если отказываетесь от политической борьбы. Вы живете теорией и будущим, когда практика и настоящее ужасны! Но вы и в теории ошибаетесь: у гербового орла два хищные клюва, они связаны единством ненасытного желудка.