Антология народничества

Мнение Чертогона[118]. Я с своей стороны признаю всю важность притти к какому-нибудь общему соглашению относительно ближайшего образа действий нашей партии. Но я не беру на себя решить, какой именно образ действий в настоящее время всего пригоднее, потому что не вполне знаю положение дела на воле. Судя же по слухам, согласиться и теперь так же трудно, как было в 1874 г. Если большинство членов партии признает необходимым выставить практическую программу, представляющую minimum наших желаний или так наз. ближайшую цель, то необходимо во всяком случае, чтобы подобный временный союз наш с умеренными группами интеллигенции не имел бы вида нежелательного компромисса и не был бы на самом деле отступничеством от теоретически признаваемого нами идеала. Я думаю, что ставя известный minimum и добиваясь его осуществления, мы во всяком случае не должны скрывать от народа и общества, что это только наш путь, а не окончательная цель. Но тогда возможен ли вышеупомянутый союз с умеренными группами? – С Мышкиным я вполне согласен в том, что мы не должны оказаться не готовыми дать определенный ответ на вопрос «что делать?», когда этот вопрос представится нам после революции; мы должны вполне определенно знать, чего мы хотим, т. е. каких именно политических и социальных форм; мы только не можем предрешить теперь размер уступки, которую можно будет сделать несогласным с нашими политическими взглядами. Согласен также, что выяснить вполне этот вопрос нам необходимо. Мне кажется, что так как революция все-таки пока еще не стучится в двери, т. е. нельзя ждать ее завтра или через месяц, то пока можно удовольствоваться теоретическим выяснением вопроса о пригодных для нас политических формах, напр., подвергнуть основательному анализу конституцию Соединенных Штатов Северной Америки и выяснить то, что именно в ней неприложимо к России или противно социалистическому идеалу, а также определить, какие положительные поправки потребовались бы к ней за отбросом негодного.

Ответ Мышкина на замечания Чертогона. Если ты не разделяешь взгляда, что нам принадлежит лишь проповедь разрушения, без заблаговременного определения, что именно и как должно быть воздвигаемо на месте разрушаемых порядков… (тот, кто не составил себе вполне ясного, отчетливого понятия о предстоящей постройке, конечно, не может принять активного, самостоятельного уча стия в ней); если ты не разделяешь этого взгляда, а с другой стороны признаешь, что нет вероятности рассчитывать на непосредственную осуществимость нашего идеала путем одного насильственного переворота, и в то же время не знаешь, в чем именно заключается наша ближайшая задача, – то спрашивается: что же ты пропагандировал, во имя чего действовал? […]

Мне думается, что большинство из нас (в том числе и я) не ведало, что творило, да и теперь, после многолетнего содержания в тюрьме не ведает хорошенько, что нужно творить; мне думается, многие из нас могут повторить твой ответ: я не знаю, что именно нужно делать, какова ближайшая наша цель; признаю всю важность этого вопроса, но до сих пор не только не решил его для себя, но даже не разобрался еще в куче материала, пригодного для решения теоретической стороны этого вопроса. Другими словами: попал я в тюрьму по недоразумению (или, пожалуй, за неосмысленную ненависть к существующему порядку и таковую же неосмысленную любовь к народу) и просидел несколько лет в келье без толку… Не усмотри, пожалуйста, в моих словах резкого отношения лично к тебе; нет, я говорю так потому, что меня вообще бесит чересчур халатное отношение наше к делу: меня злит, что я вследствие царствующей у нас безурядицы растратил свои силы глупо, бестолково, что я, при всем моем искреннем желании творить добро, жить для народа, не обращая внимания на свои личные интересы, не сделал ровно ничего порядочного, между тем как мои прежние материальные средства и мое положение в обществе давали мне возможность сделать кое-что более путное. Я думаю, что не я один, а многие с горечью, с сердечной болью чувствуют то же самое, а ведь это хуже всякой каторги. […]