В Россию, в Москву, Юлию привезли летом 1858 года. Она «выступала» на эстраде сада «Эрмитаж» и имела грандиозный успех. Газета «Северная пчела» посвятила ей большую статью. «Портреты Пастраны так распространены, — писала эта газета, — что едва ли найдётся постоялый двор между двумя столицами, где бы не было вывешено её лицо. Чем ниже слои общества, тем интерес, возбуждённый её присутствием, живее». Это понятно, утверждала газета. «Но во сто крат грустнее было видеть жадное любопытство образованной публики, толкавшейся, теснившейся и давившей друг друга в «Эрмитаже» в тот вечер».
Показывали Пастрану и в каком-то московском цирке. Известный русский актёр Василий Далматов вспоминал: «Я видел её ещё в детстве, в цирке, где она появлялась в качестве певицы и танцовщицы в коротком платье-декольте, в цветах. Я помню даже её горловые звуки и английские слова. Помню, как она напугала меня, когда её водил импресарио по барьеру огромного цирка, и она, поравнявшись с нашей ложей у барьера, вздумала приласкать меня».
Уже упомянутая газета «Северная пчела» писала, что о Пастране «рассказывают неслыханные басни, которые повторяет, увеличивает и украшает стоустая бестолковая молва». Наверное, именно такой басней явился слух о том, что Пастране, несмотря на её уродство, сделано около двадцати брачных предложений. Одним из «соискателей» её руки был, как говорили, другой феномен, толстяк-англичанин, 53-летний Роджер Барком, человек с огромным животом, весивший целых 240 килограммов. Но Пастрана оказалась невестой чрезвычайно разборчивой и все предложения отвергла.
Кончила Юлия Пастрана свой жизненный путь, по одним сведениям, в Москве, по другим — где-то в Германии. Говорили, что она умерла от родов, завершившихся кесаревым сечением. Извлечённый мёртвым, ребёнок тоже оказался, как и мать, покрытым волосами.
Но и после смерти Пастрана продолжала приносить содержателю паноптикума огромный доход. Он забальзамировал её тело (а по некоторым сообщениям, и тело её волосатого ребёнка) и выставил в своём «музее» под стеклянным колпаком.
Актёр Далматов вспоминал, что в 90-х годах прошлого века видел «чучело» Пастраны в паноптикуме Гаснера, открытом в Пассаже, в самом центре Петербурга. Одета и причёсана она была точно так же, как во время своих выступлений. У ног её лежала официальная бумага, удостоверявшая, что обмана тут никакого нет и экспонат подлинный. Большие чёрные глаза забальзамированной чудо-женщины глядели на посетителей паноптикума ласково, точно живые. И в них были грусть и укор.
КЛИКУШИ И ПОРЧЕНЫЕ
В середине прошлого века отец Беллюстин был назначен пастырем в сельский приход и на первом же воскресном служении был буквально оглушён разнообразным хором кликуш. Родившись и воспитавшись в городе, до тех пор он не встречался с подобным, слышал только и читал в газетах, что это дурят бабы со злости на кого-нибудь. В следующее воскресенье батюшка грянул проповедью против кликуш и пригрозил удалить из церкви всех, кто не перестанет. После обедни к нему подошёл почтенный, сурового вида старик и сказал: «Это хорошо, что ты поучаешь. Есть такие, что и дурят, да только не все. Есть на самом деле порченые, истинные мученицы. Ежели всех выгонять — не было бы греха».
В следующее воскресенье кликушечий хор притих — слышались только сильные рыдания и прорывались вопли, — но после службы трёх вытащили из церкви замертво. Отец Беллюстин выяснил, что всех, слывших порчеными, в приходе 14. Как на виновника порчи общий голос указывал на крестьянина одной из деревень, наглого и буйного пьяницу, лечившего от всех болезней. Батюшка навестил его и услышал: «Ну что ж, лечу. Чем знаю, тем и пользую. Судом-то не грози, докажи сперва, что я уморил кого-нибудь».
После всевозможных расспросов, наблюдений и разговоров с порчеными батюшка пришёл к выводу, что шесть из них просто дурят, пять сомнительных, а три безусловно страдают каким-то особенным расстройством организма, обнаруживающимся именно во время церковных богослужений, всё равно, бывают в церкви или нет. К этим трём скоро прибавилась ещё одна. Вот рассказ о ней самого батюшки: