Антология новой грузинской поэзии

Видишь, жизнь — это один сумеречный коридор.
Только тусклая лампочка еле тлеет, где вход,
Дверь одна и одна луна светит в одно окно.
Видишь, жизнь — это один сумеречный коридор.
Радость — миг, но и она оборотится бедой,
Ибо, знай, что всегда — сладость и горечь — одно.
Все, что есть — это один сумеречный коридор,
Лишь одна женщина, пуля, лишь один разговор,
Путь один, прочее только призрак того и сор.
Видишь, жизнь — это один сумеречный коридор —
Дверь одна и одна луна светит в одно окно.

У КАШТАНОВЫХ ДЕРЕВЬЕВ Перевод А. Золотаревой

Надпись на книге Густава Майринка

Здесь раздастся ночью речь мертвеца
У каштановых деревьев, возле шумной воды.
Здесь раздастся ночью речь мертвеца
Пустоту наполнит ветром, светом хлынет седым.
Здесь раздастся ночью речь мертвеца
В темной зелени, сквозь мертвенной аллеи просвет,
Чья рука во тьме мне будет мерцать
И со вздрагивавшей ветви лист иссохший сорвет.
Здесь раздастся ночью речь мертвеца
Миловиден, свежестрижен, только-только побрит,
Здесь раздастся ночью речь мертвеца
Лишь во взгляде будет горечь чуть заметно сквозить.
Помнит Мтквари каждого мертвеца,
Тяжко двигаясь и вяло по течению вверх.
Пресных слез ему не надо с лица —
На брегах он жаждет видеть — праздник умерших всех.
Здесь раздастся ночью речь мертвеца
Затрудненная печалью, нежным вязким теплом,
И подобны отраженьям зерцал
Искаженных станем с краю, где лазурно-темно.
Здесь раздастся ночью речь мертвеца
Будем мокрыми губами разговаривать мы,
Как круги, зыбящи гладь озерца,
Возле рта слова завьются слепоглухонемы.
Здесь раздастся ночью речь мертвеца
Покачнется даль, как ложе, где темнеет лазурь,
В топи глаз погасших цвета свинца,
Промелькнет и вновь исчезнет отблеск выцветших зорь.
Здесь раздастся ночью речь мертвеца —
Разволнованные кроны разметут лунный круг,
Чьи следы во тьме мне будут мерцать —
Мой мертвец, мой собеседник — старый преданный друг.

ПЛЯСОВАЯ Перевод А. Золотаревой

Лишь у церкви воздух спекся, загустясь, —
Как один из прихожан пустился в пляс.

Все к шиповнику направились бегом, —
Натянул рассвет багряный балахон.

Лишь у церкви воздух спекся, загустясь, —
Под деревьями рассвет улегся в грязь.

По земле мы стали бить ногой босой,
Как крестьяне, чтобы дол залить росой.

Бабы бедрами громадными трясли,
Отдаваясь деревам, опять в пляс шли.

Мужики, большие скинув пояса,
Ну деревья жаркой пляской истязать.

Лишь у церкви воздух спекся, загустясь, —
Мы к деревьям вышли и вступили в пляс.

Я березу заплясал там над рекой —
Только бабы переполнились тоской.

Над землей тогда ручищами подняв,
Надругавшись, в поле бросили меня.