Антология осенней мистики

Возбуждение, вызванное коротким использованием дара, сошло на нет, и пульсация в голове стала нестерпимой. Внутри черепа шагала тысяча солдат. Чеканя каждый шаг, напевая скабрезные куплеты и презирая законы физики, которые тем не менее должны были в итоге взять свое. Если голову разорвет от резонанса, наконец исчезнут тяжелые сны.

Сабуров жестом предложил ей пройти вперед. Он наблюдал за ней, как за экзотическим зверьком, который, разозлившись, может и укусить. Без страха – но с разумной осторожностью.

Приподняв подол платья, Екатерина взошла в вагон и направилась к купе. Голос Сабурова настиг ее, когда она уже открыла дверь:

– Доброй ночи, Екатерина Елизаровна!

Она хотела ответить, но голову сдавил очередной спазм. Ввалившись в купе, она захлопнула за собой дверь и едва успела добраться до туалета, как ее бурно вырвало.

Через четверть часа, когда в желудке наконец ничего не осталось, головная боль отступила. Екатерина добралась до дивана и прижала голову к стеклу. Внизу, под колесами поезда, копошилась непроглядная темнота, а сверху плыло ярко-синее бархатное ночное небо, звездное вдалеке от городов. Десять суток пути поезд ненадолго вырывался из темноты на солнечный свет, как дельфин из воды, чтобы потом снова погрузиться в ночь.

Перестук колес изменил тон, сделался звонким и гулким. Поезд въехал на мост, замелькали металлические арки, расчертили небесный купол цвета берлинской лазури.

Мостов на КВЖД было больше двухсот: каменные, металлические, исполинские, через реки Сунгари, Хуанхэ, Тайцзы, Дунляохэ, Элин… Мосты завораживали. Пугали.

Сегодня вечером спор в вагоне-салоне начался с очередного моста – то есть ни с чего, как это обычно и бывает в долгом путешествии, когда пассажиры уже неплохо знают друг друга и страдают от тоски.

В окнах мелькали фермы моста. Екатерина поглаживала подлокотники кресла и рассеянно наблюдала за салоном. Книгу она оставила в купе.

Чаевская Анастасия Владимировна, дама в возрасте, с немалым состоянием, кустистыми бровями и любовью к коньяку, прикрыла пергаментные веки и перекрестилась. Увидев это, белокурая барышня в темно-лиловом вроде бы себе под нос, но излишне громко произнесла:

– Темные века!

– Что вы себе позволяете, Мария Лионовна?! – Чаевская поджала тонкие губы.

Мария Лионовна Бринер была умна, очаровательна и уже не раз демонстрировала спутникам современные взгляды. В сопровождении менее яркой компаньонки Елены Андреевны она направлялась к отцу-банкиру в Харбин, где собиралась работать учительницей.

Девушка добродушно рассмеялась:

– Анастасия Владимировна, будет вам креститься! Мы этих мостов проехали уже десяток. Надо же доверять прогрессу человеческой мысли.

– Не вам меня учить, милочка. Может, и доехали только потому, что я перекреститься успела.

Вскинув голову, Чаевская уставилась в окно. Пейзаж был уныл и однообразен и быстро ей надоел.

– И чему вы только детей будете учить с такими-то манерами? – продолжила она.

– Точным наукам, Анастасия Владимировна. Тому, как строят мосты и почему они стоят.

– Я хоть не знаю, как строят мосты, зато могу своему супругу суп сварить. А вот чем вы мужа кормить будете, Мария Лионовна, не представляю.

Вошел Сабуров и остался стоять. В вагоне-салоне ему нравилось кресло спиной к окну, то же, что и Екатерине. Когда Сабуров приходил первым, Екатерина кружила по салону, как птица-падальщица, и долго выбирала, где присесть. Уже три дня кресло оказывалось свободным к ее приходу. Иногда на деревянных подлокотниках она чувствовала тепло его рук.

Дочь банкира скользнула по Сабурову взглядом, вздернула подбородок и улыбнулась:

– Моему мужу помимо еды потребуется женщина, способная поддержать разговор. Я не собираюсь смиренно выйти замуж за какого-нибудь барыгу с оспинами и мешком денег и нарожать ему сыновей. У меня хорошее образование, я не только могу сама зарабатывать, я дам моим воспитанниками жизнь, о которой они раньше и мечтать не могли. И бедные дети вырастут и будут строить великолепные мосты.

– Без уважения к старшим вы, молодежь, Россию быстро загубите, – вынесла приговор Чаевская.

– Уважение и страх – разные вещи. Имея внутреннюю свободу думать, мои воспитанники смогут сами решать, кто достоин уважения. Свобода – настоящий признак прогресса.

– Позволите?..

Сдержанные кивки дам. Щелкнул портсигар, чиркнула спичка.

– А как же закон? – поинтересовался Сабуров, закурив.

Мария Лионовна нахмурилась – это очень ей шло.

– Странно такое от вас слышать, Владимир Леонидович, – заявила она. – Закон – пережиток прошлого. Мораль – вот что важно. Если бы люди видели друг в друге людей, не понадобились бы ваши законы.

Сабуров разговор не поддержал. Пальцы девушки поглаживали потертую книгу.

– А я с Марией Лионовной согласен, – подал голос молодой Карпов.

Он ехал во Владивосток с семьей. Отец-коммерсант, седой и основательный, в разговорах участвовал редко, а мать ушла в купе отдыхать.

Карпов продолжил:

– Если бы мы все относились друг к другу с сердечностью, работали с полной отдачей, поддерживали друг друга – удалось бы достичь гораздо большего.