Антология осетинской прозы

— Ничего, девочка, приучайся. Вот потрясешься весь день на лошади — чурек покажется сахаром…

Да, не часто приходилось Залухан в ее двенадцать лет совершать такие путешествия! Она не совсем понимала происходящее: зачем отец вместе с дядей Батрби пустились в этот трудный, опасный путь? Лишь из отрывочных разговоров старших можно было понять, что они собираются переехать всем селом на равнину. А как же Назикау? Кому останется их дом? Кто побежит босиком навстречу тугому, озорному ветру? Кто будет на заре ходить в лес за малиной, черникой, брусникой? Кому останутся высокие, высокие сосны со смолистой корой и разлапистыми ветками?

Маленькое сердечко ее сжималось от этих тоскливых мыслей, и она начинала ерзать.

— Тебе, что, неудобно, Залухан? — тут же окликал ее Батрби, осторожно, по-отцовски ощупывая и похлопывая по боку свою маленькую спутницу. Но она, потупясь, молчала, захваченная своими невеселыми мыслями, и только кивала головой, еле сдерживая слезы.

Рассвело. Впереди показался поворот на Куырфау. Дорога все еще была разбита, но река уже угомонилась, и объезжать залитые прежде низины не пришлось.

— Кажется, миновали это проклятое место, — облегченно сказал Батрби, озираясь по сторонам.

Не успел он докончить фразу, как из леса выехали три всадника с винтовками наперевес. Что-то крикнув, подскакали, преградили дорогу. Залухан, прижавшись к Батрби, испуганно смотрела на странных и страшных лесных людей, на их закутанные башлыками головы, опоясанные пулеметными лентами фигуры, и щемящее чувство тревоги охватило ее.

— Это беззаконно, — услышала она негодующий голос отца. — Мы вынуждены подчиниться только силе.

— Что же вы делаете? Пожалейте хоть больную девочку! — взывал к их совести Батрби.

— Сходите с коней и убирайтесь, пока не поздно! — прикрикнул один из абреков, горбоносый. — Благодарите бога, мы сегодня добрые, а то бы пощекотали вам бока!

Бандиты подхватили коней под уздцы. Афако загородил им дорогу.

— Тогда ведите и меня заодно. К вашему старшему.

— Это зачем же?

— В придачу к коням…

Бандиты переглянулись. Горбоносый мотнул головой:

— Проходи вперед.

Отец обернулся к Батрби.

— Не беспокойся. Отведи девочку вон под то дерево и жди.

Залухан бросилась к отцу, обхватила его колени.

— Дада, не ходи, они убьют тебя!

— Что ты, дочка, на что я им нужен?..

Она вцепилась в него, прижалась дрожащим телом, зарыдала.

— Дада, не ходи, они страшные!

— Успокойся, Залухан. Будь умницей, ты же у меня смелая. Вытри глаза и жди. Я скоро.

Залухан смахнула рукавом слезы и послушно, отошла к Батрби.

Часа через два он вернулся, ведя в поводу коней. Удивлению Батрби и Залухан не было конца. Афако ничего не стал объяснять, лишь коротко бросил: «Потом», и они вновь двинулись в путь. Только когда впереди показался Дурджын и Батрби вдруг воскликнул: — «Гляди, Афако, бревна навели! Чудеса да и только…» — он довольно хмыкнул, радостно сверкнул глазами.

— Вот я и выиграл!..

Батрби недоуменно посмотрел на него.

— Да, да, я выиграл спор.

— Спор?

— Очень важный. В жизни никогда ни на что не спорил, не люблю, а тут вот взял и выиграл.

И он объяснил, наконец, в чем дело.

…Главарь абреков сделал удивленное лицо, когда Афако вышел из-за кустов к их стоянке в сопровождении трех всадников. Перебросившись с горбоносым несколькими словами, он нахмурился, досадливо бросил вполголоса:

— Ослы длинноухие, нашли кого грабить…

Афако позвали под огромную, с густой кроной чинару, увешанную оружием, какими-то бурдюками, фляжками и другим походным снаряжением. Чуть в стороне, на трех закопченных да черноты камнях, варилось в большом медном котле мясо. Возле соседнего дерева валялись на траве голова, ноги и шкура недавно разделанного двух- или трехгодовалого бычка.

За скалой виднелась большая поляна, где паслось множество коней. Оттуда доносились приглушенные голоса и частое ржание, но движения особого не было. Под деревьями отдельными группами сидели и полулежали вооруженные люди. Заросшие, одичалые, смотревшие вокруг налитыми кровью волчьими глазами.

У Афако мурашки пробежали по коже от одного их вида.

Главарь снял с дерева бурку, свернул вдвое, бросил на сколоченную из жердей скамейку и с неожиданной вежливостью пригласил:

— Прошу. Вы горец, за скромность приема, надеюсь, не осудите. Такие уж времена.

Афако присел. Незаметно окинул главаря быстрым оценивающим взглядом. Это был высокий, стройный мужчина средних лет, осанистый, с медлительными, на первый взгляд, движениями. Наголо обритая голова, огромные, черные, как копоть на горячих очаговых камнях, глаза. На Афако он произвел неприятное впечатление — что-то хищное, отталкивающее было в его облике.

Главарь чуть повел бровью, и один из его людей, вскочив, мигом оказался возле него. Привычным движением сорвал с сучка бурдюк, разлил в бараньи рога араку, поочередно поднес гостю и хозяину. Второй абрек уже возился у котла, вылавливая и выкладывая заструганной рогатиной дымящиеся куски мяса в деревянную тарелку.

Через минуту самодельный стол был накрыт.

— В ожидании более пышного пиршества разделите нашу скромную трапезу.