Антология осетинской прозы

— Если кому и осточертели все эти сваты, — начал он, словно раздумывая вслух, — так это мне. Какая радость отказывать людям? Этак можно со всем селом переругаться.

Уарзета удивленно взглянула на мать: в голосе отца слышались несвойственные ему вкрадчивость, мягкость.

— Скажите же ради бога, как быть дальше? Я к вам обращаюсь, — Бека повернулся лицом к столу, под его тяжестью надрывно заскрипел стул. — Люди и впрямь подумают: Бека не человек, а камень. Или мы, Зактаевы, считаем себя лучше всех на свете, потому и родню выбрать не можем? Мы тебя вскормили, дочка, выучили, поставили на ноги… Теперь… хм… всему свое время, стало быть, надо идти по пути, указанному всевышним… Да. И ничего зазорного тут нет. И вот тебе мое последнее слово, дочь: первый же сват не получит отказа. Не получит, клянусь богом! Не желаю больше, чтобы соседи смотрели на меня, как на кровника.

Отец замолчал, и Уарзета почти физически почувствовала, как на сердце ее легла холодная тяжесть. Теперь ей стало ясно, из-за чего поссорились родители. Хорошо, что хоть мать на ее стороне. Но… но нельзя же молчать… Если она ничего не скажет, то отец может принять ее молчание за согласие. Как можно позволить распоряжаться собой! Это же, это же… чудовищно. Неужели отец не понимает?

Она подошла к матери и встала чуть позади нее, как бы ища защиты.

— Значит, отец, из-за меня тебе надоедают люди? Так я поняла? — Голос ее дрожал от волнения: впервые она противоречила отцу. — Из-за меня они смотрят на тебя, как на кровника? Что ж, тогда я уйду от вас, буду жить отдельно. Чтобы не создавать тебе лишних хлопот…

Бека зло выпучил на нее глаза:

— Не говори так! Я твой отец!

Она понуро опустила голову. В ее позе — в бессильно повисших вдоль туловища руках, в упавшей на глаза пряди — чувствовалась беспомощность. Отцу она напомнила сейчас ту маленькую Уарзету, какой была лет пятнадцать назад, и Бека смягчился.

— Ты думаешь, легко отдавать родное дитя в чужие руки? — растроганно заговорил он. — Нет, дочка, нелегко. У меня тоже душа есть. Я не курица, которая ради второго выводка цыплят бросает первый. У меня сердце кровью обливается, как подумаю… Ты выросла, а мне дорога по-прежнему. Но не можешь ты жить с нами до старости. Только уроды да слабоумные живут под родительским кровом до седых волос. А ты у нас красавица… При том же… я отвечаю за тебя перед богом и людьми.

Уарзета подошла к столу, раскрыла книгу. Увидела синий конверт с письмом Майрама.

Бека выколачивал о подоконник трубку. Фаризат сидела у стола, сунув руки под мышки и уронив на грудь голову. Казалось, дремала.

Девушка почувствовала, как в душе ее нарастает раздражение, злость против отца. Нет, не бывать по его. Он увидит ее непреклонность и отступит. Ведь должен же он понять…

— Хорошо, — услышал Бека ровный голос дочери, — пусть приходит кто угодно. Но разговаривают пусть со мной. Решать буду я.

Она повернулась и ушла в свою комнату. Бека засмеялся, будто услышал нечто курьезное, и отправился во двор. Лишь за ним захлопнулась дверь, Уарзета вернулась. В глазах ее блестели слезы.

— Дзыцца [41], — с обидой в голосе обратилась она к матери, — своим молчанием ты напоминаешь межу в поле. Запаши ее — не воспротивится.

Фаризат вздохнула.

— Эх, дочка, разве я молчала? Только ведь для него мои слова, что ветер за окном. Старые обычаи — вот его советчики.

— Пусть хоть день и ночь молится на свои обычаи. Но сватам я буду отвечать сама.

— Поздно, доченька, он уже дал согласие.

— Как так? — поразилась Уарзета.

— Очень просто. Алдатовы прислали Хазби, и отец сказал ему «да». При отце я боялась тебе заикнуться. Ты его знаешь — опять бы полез на стену.

— Ага, вот, значит, в чем дело… Я обещана…

— Ну да… Мухарбеку… Он, верно, завтра придет…

— И той же дорогой вернется обратно…

— Не знаю, доченька. Видит бог, я не хочу этого… Но разве ты не знаешь своего отца?

— Знаю, Дзыцца, очень хорошо знаю. Он живет так, будто в мире ничего не изменилось. Женщину он считает пригодной лишь для того, чтобы мыть ноги мужу. Но пойми, я родилась в другое время. Я свободный человек, я комсомолка. И я не допущу, чтобы мною торговали, как на базаре: кто больше даст. Предупреждаю тебя и скажи об этом отцу: я выйду замуж только по своему желанию.

Опять вздохнула Фаризат.

— Подумай, доченька, подумай. Боюсь я за тебя. Такой скандал будет… ох, боже милостивый!.. Ты уж хоть выйди завтра, покажись жени… то бишь… этому… Алдатову. А спросят тебя — скажешь все, что думаешь.

— Мама, твое слово, как прут — согнешь в любую сторону. Зачем я должна выходить к сватам?

— Так полагается, милая.

В дверях показался Бека. Уарзета, не взглянув на него, проскользнула в свою комнату. Некоторое время, подперев руками голову, она сидела в темноте за рабочим столом. Затем зажгла настольную лампу и принялась за проверку тетрадей.

2

Как только инспектор района Бабуца начала повышать голос, Казбек встал и закрыл окна учительской.

— Дует что-то, — объяснил он.

Учителя заулыбались. Они знали, что дело не в сквозняке. Просто Казбек побаивается ушей случайных прохожих — не любит выносить сор из избы.