Антология осетинской прозы

Он шел в спальню и чувствовал на себе полный немой боли взгляд супруги, идущей следом. Постель была уже застелена, Дзамболат прилег. Жена присела у изголовья на краешек кровати, теплой ладонью погладила его лоб, провела по волосам, вздохнула и уставилась горестным взглядом в его глаза. Дзамболат понимал состояние жены, она ждала хоть каких-то подробностей о пленуме. И не из праздно-женского любопытства; он поделится толикой тяжких дум — полегчает самому. Но против обыкновения он молчал. Ни говорить, ни думать, ни вспоминать — ничего не хотелось.

Умоляюще улыбнулся:

— Прости, пожалуйста. Понимаю тебя, но ты сейчас ни о чем не допытывай меня. Иди, милая, к детям — они слабее нас с тобой, пусть прислонятся к тебе. Из случившегося не надо строить трагедии. Не место делает человека человеком. Все идет своим чередом. И не вздумай плакать — категорически запрещаю.

Но из глаз жены уже бежали крупные градины слез?.. Она их не утирала. Посидела еще с минуту, встала и тихо вышла.

Как всегда, рядом на тумбочке лежала свежая почта, газеты и журналы. Дзамболат вытянул из стопки газету. Буквы, поплыли перед глазами. «Вот это тот случай, когда смотришь, в книгу, а видишь фигу», — усмехнулся про себя, отложил на место газету и потушил свет. Спальня погрузилась в полумрак: шторы были раздвинуты, и в комнату пробивался свет окон дома напротив.

Дзамболат прикрыл глаза рукой. В памяти одно за другим вставали события последних лет жизни. Он старался остановить их мельтешенье, но был не в силах сосредоточиться на одном. В ушах звучал разноголосый хор, лица судорожно мелькали, как кадры в оборвавшейся киноленте.

Пленум… Оказывается, хоть он и старался отключиться тогда, но все прекрасно слышал и запомнил. Не о справедливых упреках в свой адрес он думал — тут возражать было нечего.

Что не укладывалось в голове, чего никак понять не мог — так это поведение некоторых товарищей. Что их толкнуло выступить так? Чем это продиктовано? Почему так густо напитали свои слова ядом? Почему изо всех сил старались больше уязвить его? Он же кроме добра ничего им не сделал? Или: не сделай добра — не узнаешь зла?

Нет, все-таки надо начинать с себя самого. Знал и твердо знает: были промахи, упущения, ошибки. Только, Бексолтан, (как это я тогда подумал: сплошной рот? сплошная пасть?) я злоупотреблений не допускал, но со временем так оно, по-видимому, и оборачивалось. Ах, и глуп же был, когда раз поддался минутной слабости.

Было это на июльском пленуме обкома. В президиум после его доклада поступили анонимные записки с подковыристыми вопросиками. И он разрешил себе впасть в монаршеский гнев. Тут кто-то шепнул, что хорошо бы найти авторов и взглянуть им в глаза… Он зацепился за эту мысль: взглянуть им в глаза. В глаза именно им, чтобы не принимать каждого за них. И повелел найти… Ну, какой черт его надоумил на эту архиглупость? Вот и отпирайся, что ты не был дураком…

Мысленно перенесся в суровые годы войны. Жестокий и сильный враг на подступах к Орджоникидзе. И вот разгром немецко-фашистских войск в районе Гизели. Счастливее тех дней не было в жизни Дзамболата. Это была победа, в которую и он внес свою скромную лепту. Вспомнил нелепую смерть близких товарищей…

Был сбит фашистские стервятник. Они побежали к нему. Знали, что там пассажиром летел офицер с важными документами. Спешили захватить его в плен, пока тот не успел уничтожить бумаги. И поплатились жизнью — потому что не о ней думали.

Вспоминаются многие славные ребята. Светлеет душа и слезами исходит. Ну, почему так несправедливо устроена судьба, почему она в самом расцвете погасила их прекрасные жизни, как черемуховые холода мая губят плодовые деревья… Он слышит их голоса, видит полные огня глаза. Вот они, друзья, протяни руку и дотронься… Нет, не дотянуться, не выразить по-мужски скупо свою радость от долгожданной встречи…

Но и тогда, черт возьми, ведь были и такие, кто сперва думал о себе, потом тоже о себе и под конец тоже о себе, а говорили… Эх и живуч же сорняк, ни огонь его не берет, ни в воде не тонет.

И снова светлая мысль о себе, светлая без ложной скромности… В те дни, когда шел суровый экзамен на человеческую прочность, на семижильность коммуниста, он не посрамил своего, имени, былинке не дал сесть на свою совесть. Он слышал тогда это признание от старших, он тогда читал это признание в глазах подчиненных ему людей. Он разделил признательность великого Отечества его маленькому осетинскому народу, доблестному воину и труженику. Да, не он сделал свой народ таковым. Но не перечеркнуть же того, что именно он, Дзамболат, был в то лихолетье во главе Осетии! И не по слепой прихоти судьбы — партией был назначен.

Чего лукавить, куда лучше бы было, если бы его кровь и пот не были смешаны с грязью, если бы все было сделано честь по чести — чистоплотно! Только на радость недругам — не лично его недругам, а недругам партии — он убежден в этом — его так бесцеремонно вышибли из седла. Но ничего не попишешь. Чашам весов жизни противопоказано равновесие…