Антология осетинской прозы

Эх, Челе! Не нашлось ни одного доброго сердца, способного обронить по тебе слезу. Немало ты на свете прожил, изрядно потрудился на своем веку, много добра оставил наследникам, вот только не нашел преданного друга, кто утешил бы тебя в твой последний час. Одной ногой ты уже в могиле, другую норовят столкнуть туда же, так нет, чтобы кто-то протянул тебе руку помощи. Твое прерывистое дыхание, твои мучительные стоны вызывают у четырех твоих невесток лишь улыбки: вон они насмешливо перемигиваются. Было у тебя три изнеженных, избалованных дочери. Не стали они дожидаться достойных женихов, повыходили замуж за первых встречных. Ныне стоят они у твоей постели без единой слезинки в глазах, ждут не дождутся, когда смерть сомкнет тебе веки. Замерли в ожидании четыре твоих сына. Бедный старик, сможешь ли ты оставаться в могиле и не разворотишь ли стены склепа, когда они с жадностью примутся делить твой богатый, полный до краев дом?

Как после ливневых дождей радует человека яркий блеск солнца, так обрадовала твоя болезнь родных и соседей. Сейчас они всячески пытаются скрыть свое ликование, но как ни тщатся, не могут согнать краску со своих лиц. Родные заботливо ухаживают за тобой, торопятся исполнить каждое твое желание. Как же, знают невестки, что близится твой последний вздох!

И только твоя хозяйка опечалена по-настоящему, только она скорбит неподдельной скорбью. Неужели ей был так дорог одряхлевший муж? Едва успеет померкнуть свет в твоих очах, как сыновья погонят мачеху прочь от закромов — потому-то хозяйка и бросает на тебя такие хмурые взгляды. Так и не исполнилась ее заветная мечта, того и гляди, сорвут у нее с пояса амбарные ключи. А ведь сколько раз она тебе наказывала: «Пока жив-здоров, подели имущество среди сыновей». Добрая половина твоего состояния должна была перейти к ее единственному сыну — теперь лишь крохи достанутся ее любимому сыночку.

Окинь взглядом прожитую жизнь, умирающий! Чем ты мог так сильно обидеть родных и близких, если они с таким нетерпением ждут твоей кончины? Почему в людях нет ни капли уважения к твоей старости? Нет, не привык ты оглядываться, вспоминать прошлое.

II

В свои молодые годы Челе был славным работником. Трудился он не покладая рук, днем и ночью, в праздники и будни. Бывало, еще только рассветало, когда Челе, закутавшись в изодранную, ветхую шубенку, катил на телеге в лес. А в это время где-нибудь на свадьбе его подвыпившие сверстники горланили песни. По воскресным дням молодежь затевала пляски, Челе же, поругивая лошадей охрипшим голосом, устало шагал рядом со своей упряжкой. Будучи молодым, Челе ни разу не сел на коня верхом, чтобы проехаться в свое удовольствие. Единственное его «путешествие» верхом — это поездка в Дермецыкк на сенокос. Ни одному своему сверстнику не стал он шафером, ни с одним зятем не переступал порога дома невесты. Он не смог бы назвать ни одного осетинского села, в котором ему довелось побывать, как не смог бы назвать ни одного знакомого, у которого решился бы попроситься на ночлег.

Покончив с тяжелой работой, он ни разу не сбросил с себя тряпье, не облачился в выходные одежды, как это пристало молодому, и не отправился по своим друзьям. Юношей он никогда не задерживался возле танцующих, ни разу не пустился в пляс. Как иные молодые, он ни разу не выбрал себе на танцах девушку и до глубокой старости толком так и не разобрался, которая из двух его жен была милей да ласковей.

От пяток до самой макушки увяз Челе в работе, ни разу он так и не поднял головы и не пригляделся к свету жизни. Не припомнить было, чтобы он больше двух дней задержался в селе. Бывало, придет с одной работы, с жадностью набросится на еду и, едва успев прожевать кусок, идет на другую работу. Ел Челе так же, как и работал. В селе его знали как непревзойденного едока.

…Стылым зимним вечером возвратился Челе из лесу с тяжело груженной упряжкой. Отвел лошадей в конюшню, каждую вещь аккуратно положил на место и только после этого отворил двери дома. В очаге горит-пылает огонь. Над очагом кипит-булькает суп. Хозяйка замесила тесто, печет лепешки. Челе присел у очага, стал отогреваться. Вытащил фасал[20] из чувяков, высушил промерзшую одежду, согрелись и его кости. Челе бы сейчас приступить к еде, но суп пока не готов. Хозяйка достала из золы первую лепешку, положила ее рядом с очагом и сунула в золу другую лепешку. Челе не спускает с лепешек глаз. Это и не удивительно: со вчерашнего вечера он, можно сказать, ничего в рот не брал. Правда, в суме у него был промерзший чурек, но об него скорее зубы поломаешь, чем откусишь. Едва запах теплого хлеба коснулся ноздрей Челе, он не удержался, потянулся за лепешкой. Попросил у хозяйки сыворотки, и лепешка в мгновение ока исчезла в его чреве. Но только теперь в нем по-настоящему пробудился голод. Вторая лепешка исчезла вслед за первой. Хозяйка печет, Челе уминает. Пока варился суп, Челе смолол шесть лепешек с сывороткой. Когда же суп был наконец готов, он проглотил еще и седьмую лепешку.