Антология позднего Троцкого

В виде нового возражения, Шахтман преподносит мне мои собственные слова насчет того, что экспроприация собственников в восточной Польше не может изменить нашу оценку общей политики Кремля. Конечно, не может! Никто этого не предлагает. При помощи Коминтерна Кремль дезориентировал и деморализовал рабочий класс, чем не только облегчил взрыв новой империалистской войны, но и чрезвычайно затруднил использование этой войны для революции. По сравнению с этими преступлениями социальный переворот в двух провинциях, оплаченный к тому же закабалением Польши, имеет, конечно, второстепенное значение и не меняет общего реакционного характера политики Кремля. Но, по инициативе самой оппозиции, вопрос поставлен сейчас не об общей политике, а об её конкретном преломлении в определенных условиях времени и места. Для крестьян Галиции и Западной Белоруссии аграрный переворот имел величайшее значение. Четвертый Интернационал не мог бойкотировать этот переворот на том основании, что инициатива исходит от реакционной бюрократии. Прямым долгом было принять участие в перевороте на стороне рабочих и крестьян и, постольку, на стороне Красной армии. В то же время необходимо было неутомимо разъяснять массам общий реакционный характер политики Кремля и те опасности, какие она несет оккупированным областям. Уметь соединить эти две задачи или, вернее, две стороны одной и той же задачи – в этом и состоит большевистская политика.

ЕЩЁ РАЗ О ФИНЛЯНДИИ.

Обнаружив столь своеобразное понимание событий в Польше, Шахтман с удвоенным авторитетом обрушивается на меня по поводу событий в Финляндии. В статье о «мелкобуржуазной оппозиции» я писал, что «советско-финская война, видимо, уже начинает дополняться гражданской войной, в которой Красная армия на данной стадии находится в том же лагере, что финские мелкие крестьяне и рабочие». Эта крайне осторожная формула не встретила одобрения сурового судьи. Уже моя оценка событий в Польше выбила его из равновесия. «Я нахожу ещё меньше (доказательств) для ваших – как бы сказать? – изумительных замечаний насчет Финляндии», пишет Шахтман на стр. 15 своего «Письма». Очень сожалею, что Шахтман изумился вместо того, чтобы подумать.

В Прибалтике Кремль ограничил свои задачи стратегическими выгодами, с несомненным расчетом на то, что опорные военные базы позволят в дальнейшем советизировать и эти бывшие части царской империи. Успехи в Прибалтике, достигнутые дипломатическими угрозами, натолкнулись, однако, на сопротивление Финляндии. Примириться с этим сопротивлением означало бы для Кремля поставить под знак вопроса свой «престиж» и тем самым свои успехи в Эстонии, Латвии и Литве. Так, вопреки первоначальным планам, Кремль счел себя вынужденным прибегнуть к военной силе. Тем самым перед каждым мыслящим человеком возник вопрос: хочет ли Кремль просто напугать финляндскую буржуазию и вынудить её к уступкам или же его задачи идут теперь дальше? На этот вопрос, конечно, не могло быть «автоматического» ответа. Надо было – в свете общих тенденций – ориентироваться по конкретным признаком. Вожди оппозиции оказались к этому не способны.

Военные действия начались 30 ноября. В тот же день Центральный Комитет финляндской коммунистической партии, пребывающий несомненно в Ленинграде или Москве, обратился по радио с воззванием к трудовому народу Финляндии. «Второй раз в истории Финляндии – гласит воззвание – финский рабочий класс начинает открытую борьбу против гнета плутократии. Первый опыт рабочих и торпарей в 1918 г., окончился победой капиталистов и помещиков. На этот раз ...должен победить трудовой народ!» Уже одно это воззвание ясно показывало, что дело идет не о попытке запугать буржуазное правительство Финляндии, а о плане вызвать в стране восстание и дополнить вторжение Красной армии гражданской войной.