Антология реалистической феноменологии

Но ведь интересным при этом является то, что Кант здесь стремится познать, затронуть, постичь некоторую действительную вещь саму по себе, а именно человеческий дух как он есть. Почему же дух и личность, а также их структуры, о которых Кант утверждает, что только в их отношении он с абсолютной достоверностью может утверждать, что они таковы, так бытийствуют и функционируют, – не только для человеческого духа, но что они действительно так бытийствуют, – почему они должны быть в меньшей степени вещью самой по себе, чем какой-то предмет там, вовне? Здесь мы вновь сталкиваемся с тем же комическим представлением, что субъект-де менее реален, чем внешний мир. Но почему же внешний мир должен быть объективнее?

Таким образом, здесь у Канта вроде бы объективный пункт, и, в действительности, этот объективный пункт был бы гораздо важнее материального мира, если бы субъект был таким, как утверждает Кант.

Мы видим, следовательно, совершенно явное противоречие во всяком кантианском идеализме. Трансценденция осуществляется здесь абсолютным образом и в то же время отрицается. Как же Кант может знать что-либо о всевозможных субъектах и людях, если мир таков, как он думает? Как может он знать, существуют ли вообще другие люди, не есть ли также то, что он говорит о других людях, всего лишь конструкция, которая отличается от действительных вещей? Возможно, всё вообще не так, человек, возможно, совершенно иной! Как опровергал бы это Кант?

Кант, возможно, попытался бы ответить на этот вопрос, сославшись на «трансцендентальное ego», весьма примечательное и в целом сомнительное понятие, но в любом случае вещь, которая не дана и является типичной гипотезой. Но теория Канта выходит за эти пределы, если он последовательно проводит утверждение, что мы конструируем всё, что мы никоим образом не можем знать, действительно ли люди думают так, как мы утверждаем.

Прежде всего, исходя из этих предпосылок, недоказуем творческий характер познания. Теория, заключающаяся в том, что объекты сообразуются с нашим познанием, а не наоборот, противоречит сущности познания, но сама представляет собой мощную конструкцию. Это случай, часто повторяющийся в философии, когда тезисы, которые выставляются и, на первый взгляд, опрокидывают все, что происходило до этого, значимы только по отношению к выставляющему их лицу или к его труду, а не к действительности.

Идея того, что весь мир есть продукт конструкции из какого-то аморфного нечто, которое дано нам через чувства, противоречива и во многих других отношениях. Ведь как можно говорить о чувствах? Как я вообще могу знать, что чувства вообще есть, если дело обстоит так, как утверждает Кант? Каким образом мы знаем, что та аморфная материя, которая нами затем перерабатывается и из которой мы строим весь мир, дается нам посредством чувств? Это классический случай конструкции – в противоположность познанию того, что дано, величайшая, классическая противоположность познанию, например, познанию, какое мы находим у Платона, различающего эмпирическое и априорное познание; или познанию, какое мы находим у Аристотеля, когда он различает causa efficiens и causa finalis; или познанию, какое мы обнаруживаем в cogito, ergo sum Декарта. Это классический случай поразительно гениальной и фантастически остроумной конструкции, но все же конструкции и причем в данном случае ложной. Ибо гипотеза может быть, конечно, правильной; даже если ее никогда невозможно постигать с той же достоверностью, как данное, она, тем не менее, может быть верной; но возможная истинная гипотеза никогда не может быть противоречивой, противоречивой в себе.

По вышеприведенным основаниям и этот кантовский субъективизм, если продумать его последовательно, должен был бы закончиться солипсизмом. Почему человеческий дух есть в меньшей степени вещь сама по себе, чем безличный внешний мир? Почему его познание не есть трансцендирование? Нет, если бы все, что говорит Кант, было истинным, то – если быть последовательным – Кант ничего не мог бы знать о других людях и также должен был бы окончить солипсизмом.[136]